Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

для банкиров. Две трети считали, что европейская политика “не заботится о таких людях, как я”39. Противодействие облегчению долгового бремени было столь же сильным, как и поддержка европейского налога на выбросы углерода и минимальной заработной платы. Некоторые комментаторы стремились к тому, чтобы их страна взяла на себя роль “дружественного гегемона” и действовала как “американцы Европы”, то есть примерно как Соединенные Штаты с их планом Маршалла после войны40. Но именно этого и не хотело большинство немцев. Поскольку Европа для них не означала солидарности, то и особого желания распределять бремя у них не было.

“Мы можем это сделать”

31 августа 2015 года на пресс-конференции возле лагеря беженцев недалеко от Дрездена Ангела Меркель заявила: “Нам удалось столь многое – мы можем это сделать”41. Это станет определяющими словами ее шестнадцати лет пребывания в должности. Четыре дня спустя вместе с Австрией она открыла границу для тысяч беженцев, направлявшихся из Сирии, Албании и Афганистана через Балканы и Венгрию. К концу года в Германию добрались 890 тысяч человек, многие из них, хотя и не все, были беженцами. Еще 310 тысяч последовали в 2016 году. К концу 2017 года Германия стала убежищем для 1 миллиона беженцев; еще 300 тысяч человек получили ограниченное разрешение на пребывание или ждали решения о предоставлении убежища. По сравнению с Турцией и Ливаном это были не особо большие цифры – по отношению к их населению эти страны приняли в четыре и в десять раз больше беженцев соответственно42. Однако для Европы они были экстраординарными – только Швеция приблизилась к этому числу.

Призыв Меркель к европейским партнерам разделить это бремя остался без внимания. Ограниченная солидарность во время финансового кризиса вернулась бумерангом при кризисе беженцев. Точно так же, как Германия заблокировала “трансфертный союз” по долгам, остальные страны ЕС теперь торпедировали планы по переводу людей, ищущих защиты. Германия была предоставлена сама себе.

Решение Меркель резко разделило мнения. Для многих беженцев, иностранных журналистов и гуманитарных деятелей Германии это превратило канцлера в святую. Германия, казалось, завершила свою метаморфозу и, столкнувшись лицом к лицу со своим темным прошлым, вновь стала моральным маяком. “Когда дело доходит до помощи другим, мы – чемпионы мира”, – с гордостью заявила парламенту в сентябре 2015 года глава Партии зеленых Катрин Гёринг-Эккардт43. Однако для других это было безрассудством, угрозой национальной целостности, закону и порядку. По словам премьер-министра Венгрии Виктора Орбана, канцлер была эгоистичным агентом “морального империализма”. Как будто грехи отцов заставили немцев думать, что мораль – их собственность. Были ли они действительно “лучше”, чем другие европейцы?44 В самой Германии критики, в основном правые, обвиняли Меркель в том, что государство “потеряло контроль” (Kontrollverlust). Эти крайние взгляды выражали сильные мнения, но для истории они не особенно убедительны. Каждое из них больше искажает, чем объясняет. Если начать с последнего обвинения, то, возможно, государство и потеряло контроль над ситуацией, но это произошло в августе 1992 года, когда полиция и политики отстранились, пока толпа правых в Ростоке под аплодисменты тысяч зрителей бросала в просителей убежища камни и бутылки с зажигательной смесью.

Что заставило Меркель сделать этот исторический шаг? Он не был результатом глубоко укоренившегося гуманизма. Всего за год до этого Меркель говорила с прихожанами церкви Марии Магдалины в Темплине, где она выросла, об этике работы канцлера. Она рассказала о военной интервенции, об ассистированном суициде и о том, имеет ли лидер одной страны право критиковать главу другой. После этого члены парламента начали давить на Меркель по поводу тогдашней ограничительной политики правительства в отношении беженцев. Вывоз беженцев в безопасные страны, ответила она, возможно, на первый взгляд не выглядит по-христиански, “но, вероятно, было бы еще менее по-христиански принять слишком много людей и затем не найти места для тех, кто действительно подвергается гонениям”45. Это была версия старого подхода “лодка полна”, но с любопытным вывертом, позволяющим с якобы нравственных позиций отказывать в помощи тем, кто сейчас терпит бедствие, на том основании, что в будущем помощь будет нужнее кому-то другому. Это было далеко от библейской истории о самаритянине, которую Меркель могла слышать в детстве.

Ее решение в сентябре 2015 года в первую очередь было связано с управлением все более хаотичной ситуацией. Тысячи людей уже двигались по автомагистралям в сторону Германии. Выбор был между тем, чтобы впустить их, и тем, чтобы дать им отпор и вызвать гуманитарный кризис и потенциальное насилие у порога страны, что повлекло бы за собой политические издержки. Меркель выбрала первый вариант как наименее плохой – классическая демонстрация ее стиля антикризисного управления. Как и в случае с финансовым кризисом, она реагировала на события, а не пыталась их предупредить с помощью стратегического руководства.

“Кризис” беженцев назревал уже давно, но, удобно расположенная в центре Европы, Германия попыталась умыть руки. После многострадального “компромисса по предоставлению убежища” 1993 года беженцы, прибывшие из другой страны ЕС, больше не могли просить убежища в Германии; фактически это оставило им возможность попасть в страну только через короткую береговую линию или самолетом. Десять лет спустя Дублинский регламент превратил беженцев в проблему того государства Европейского союза, в которое они первым прибыли, например Греции. Короче говоря, европейское ядро передало проблему периферии. Глубокая рана вряд ли помогла греческому государству справиться с растущей численностью беженцев. И только прочувствовав проблему на собственной шкуре, Германия дозрела до идеи совместной европейской системы квот – и лишь в 2023 году ЕС сделал первые шаги в том направлении. Когда Меркель заявила: “Мы можем это сделать”, остальные европейцы отошли в сторону.

Кем же тогда были “мы” и чего именно они должны были достичь? Открытие границы было авантюрой, но она была мыслимой и осуществимой, поскольку Меркель могла рассчитывать на жизненно важную поддержку из двух источников: нуждающегося бизнеса и активного гражданского общества.

Осенние события теперь помнят как породившие “культуру приветствия” (Willkommenskultur): миллионы немцев стекаются на вокзалы, чтобы встретить беженцев одеялами, едой и игрушками. Фактически термин появился еще до этих событий. Официально он был придуман тремя годами ранее как последняя в длинной серии попыток привлечь квалифицированных иностранцев. Прекращение найма в 1973 году висело камнем на шее экономики. Канцлер Шрёдер попытался смягчить это бремя, выдав рабочую визу для “компьютерных индийцев” в 2000 году. Меркель подхватила инициативу, приняв новый закон об иммиграции и более либеральное право на проживание в 2005 и 2007 годах. Но они практически не изменили ситуацию. Не приехало даже 20 тысяч ИТ-специалистов. Многих