Читать книгу - "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов"

мастерами своего дела. Не было никаких трудностей в понимании всего сказанного. Болен переводил, когда говорил я, Павлов переводил, когда говорил Сталин, а майор Бирс переводил слова Черчилля для русских».

Уточним, что когда речь шла о конкретных документах, место Павлова занимал Сергей Александрович Голунский, заведующий юридическим отделом МИДа. «Он не только знал языки, но очень хорошо знал законы, и поэтому Сталин посадил его рядом с собой, чтобы нас не надули», – пояснял Молотов.

Громыко наблюдал: «Все, кто сидел за круглым столом этого потсдамского дворца, испытывали немалое нервное напряжение. Это ощущалось и по поведению, и по взглядам, особенно тех, кто находился в первом ряду, где сосредоточился основной состав трех делегаций. Напряжения добавляло и обостренное восприятие каждым поведения всех других.

Все участники находились в состоянии предельной сосредоточенности, а вначале она проявлялась еще и в том, что никто не улыбался».

По предложению Сталина председателем конференции стал Трумэн, который напишет: «Общей целью первого заседания было определить пункты повестки дня, которые могли бы быть обсуждены на следующих заседаниях. Поэтому я заявил, что хотел бы высказать несколько конкретных предложений. Моим первым предложением было учредить Совет министров иностранных дел. Я сказал, что мы не должны повторять ошибок, которые мы сделали в мирном урегулировании после Первой мировой войны». «Мы» в последней фразе явно не касалось СССР, который не имел ни малейшего отношения к завершившим предыдущую войну переговорам в Версале.

Трумэн видел участниками Совета министров иностранных дел Великобританию, Россию, Китай, Францию и Соединенные Штаты. «Эти страны были постоянными членами Совета Безопасности ООН. Я предложил, чтобы Совет встретился как можно раньше после окончания конференции».

Громыко следит за главными участниками разговора: «…Вот сидит Трумэн. Он мобилизовал все свое самообладание, чтобы не выдать волнения. Ему, конечно, помогает и то, что почти все основные высказывания у него заготовлены, и он зачитывает тексты. При обсуждении соответствующего вопроса он допускает высказывания и без бумажки. Но они, как правило, краткие. Порой кажется, что он вот-вот улыбнется. Но это только кажется. Советники и эксперты делегации США беспрестанно о чем-то переговариваются между собой и, случается, подкладывают президенту какие-то записки.

Мне представляется, что держится президент как-то нахохлившись. Видимо, играет тут свою роль и то обстоятельство, что у него нет еще опыта встреч на таком уровне, да еще и с участием Сталина. Но надо отдать ему должное: каких-то резкостей или неучтивостей Трумэн не допускает. А в общем-то на протяжении почти всей конференции президент сидел, как бы надев на себя маску».

Идея Совета министров иностранных дел была чисто американской и не являлась потсдамской импровизацией Трумэна. В США действительно крайне негативно воспринимали опыт Парижской конференции 1919 годы, которая выработала Версальский мир, расставивший декорации для новой мировой войны. В Вашингтоне думали, как бы обойтись без международной конференции с участием всех заинтересованных стран.

В меморандуме Стеттиниуса президенту 19 июня содержалось предложение вообще отказаться от официальной мирной конференции, а ограничиться созданием компактного органа с участием ключевых стран, который бы и определил контуры послевоенного мира. В начале июля американская администрация поделилась идеей с Москвой и Лондоном. Англичанам оно понравилось. Молотов же 11 июля сказал Гарриману, что не видит никакой причины для того, чтобы предоставить место в совете для Китая, когда обсуждаются вопросы заключения мирных договоров в Европе. В ответ Гарриман заметил, что война была по своему характеру мировой и что Китай – постоянный член Совета Безопасности ООН.

Черчилль предложил передать вопрос на обсуждение министров иностранных дел для доклада на следующем заседании.

«Черчилль, – продолжал наблюдать Громыко. – …Заявления он делает в общем-то краткие. Очень любит растягивать отдельные слова. Делает это явно нарочито. По ходу речи или заявления нетрудно увидеть то, что он хочет подчеркнуть особо. Эти слова он произносит как-то резче. В них проступают и резина и металл.

Почти никогда он не пользуется заготовленным текстом. Впрочем, говорят, некоторые свои заявления он любит заучивать наизусть…

У меня создалось впечатление о нем как об опытном ораторе. Свой капитал красноречия он умел хорошо и преподнести. Говорил без волнения, по крайней мере так выглядело внешне, хотя ощущалась его собранность, и он всегда был, как утверждали англичане, „алерт“ – начеку».

– Согласен, – заметил Сталин. – Мне неясно только относительно участия министра иностранных дел Китая в этом Совете. Ведь имеются в виду европейские проблемы? Насколько подходяще тут участие представителя Китая?

Трумэн предпочел не решать:

– Этот вопрос мы сможем обсудить после доклада нам министров иностранных дел.

– Хорошо, – согласился Сталин.

«Сталин. Он ведет себя спокойно и ровно, – подмечает Громыко. – Так же ведет себя на конференции и советская делегация в целом… Советский солдат находился в Берлине – логове агрессора. Над Рейхстагом развевалось советское Знамя Победы».

Трумэн перешел ко второму вопросу.

– О Контрольном совете для Германии. Этот совет должен начать свою работу как можно скорее, в соответствии с уже достигнутым соглашением.

– Я не имел возможности прочитать этот документ, но я прочту его с полным вниманием и уважением, и тогда можно будет его обсудить, – отговорился Черчилль.

– Мы могли бы завтра обсудить этот вопрос, – смирился Трумэн.

Сталин согласился:

– Мы можем обсудить этот вопрос и завтра. Министры могли бы познакомиться с ним предварительно, это не мешает, так как параллельно мы сами будем знакомиться с этим вопросом.

Третье предложение Трумэна касалось демократизации правительств Болгарии и Румынии, а также полного признания правительства Италии. Президент зачитал:

– В Ялтинской декларации об освобожденной Европе, подписанной 11 февраля 1945 года, правительства трех стран взяли на себя определенные обязательства в отношении освобожденных народов Европы и народов бывших государств-сателлитов «оси». После Ялтинской конференции обязательства, взятые в соответствии с этой декларацией, остаются невыполненными. По мнению правительства Соединенных Штатов, продолжающееся невыполнение этих обязательств будет рассматриваться во всем мире как показатель отсутствия единства между тремя великими державами и подорвет доверие к искренности декларируемых ими целей.

В соответствии с обязательствами трех держав, изложенными в пункте «d» параграфа 3 декларации об освобожденной Европе, правительства трех держав должны обсудить, как лучше помочь работе временных правительств по проведению свободных и беспристрастных выборов. Такая помощь будет требоваться в Румынии, Болгарии и, возможно, в других странах. Одна из самых важных задач, стоящих перед нами, это определение нашего отношения к Италии. Ввиду того, что Италия недавно объявила войну Японии, я надеюсь, что конференция сочтет возможным согласиться оказать Италии поддержку по вопросу вступления ее в Организацию Объединенных Наций.

Черчилль отреагировал первым:

– Господин президент, это очень важные вопросы, и мы должны иметь время для их обсуждения.