Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

15 марта 1804 года, в четверг, Орденер с отрядом драгун похитил герцога Энгиенского из Эттенхайма и привез его в Страсбург вместе с собакой, бумагами и найденными в сейфе 2,3 млн франков{1234}. Не было обнаружено никаких следов Дюмурье, имя которого, как вскоре выяснилось, появилось в деле по ошибке. Тем временем Коленкур отправился в Карлсруэ, чтобы вручить герцогу Баденскому ноту Талейрана с объяснениями по поводу нарушения суверенитета. Утром 18 марта Наполеон рассказал о произошедшем Жозефине. Она решительно возражала и умоляла его не казнить герцога Энгиенского – и чтобы защитить репутацию Наполеона, и из-за собственных тайных роялистских симпатий, и из жалости к герцогу{1235}. Наполеон ответил, что она ничего не понимает в политике, и оставил мольбы без внимания[121].

На следующее утро курьер из Эльзаса доложил, что в бумагах герцога Энгиенского не найдено улик, указывающих на участие в заговоре Кадудаля, однако ясно, что герцогу предлагали пост в английской армии, что он получал из Лондона крупные суммы и расплачивался английским золотом с другими эмигрантами, а также рассчитывал последовать во Францию за австрийцами, если те решатся на вторжение{1236}. Герцог также вел переписку с Уильямом Уикхемом из отдела [МВД Великобритании] по делам иностранцев (то есть из английской спецслужбы) и со Спенсером Смитом в Штутгарте{1237}. «Не проходит и нескольких месяцев, чтобы я не получил с Левого берега [Рейна] просьб от наших бывших товарищей по оружию, – писал герцог Энгиенский в одном из писем, – равно офицеров и солдат, на службе и вне ее, ожидающих лишь указания места сбора и приказа явиться ко мне и привести с собой некоторых своих друзей»{1238}. В сентябре 1803 года герцог пообещал устроить в Эльзасе легитимистский (то есть роялистский) переворот, если Наполеон падет жертвой покушения: «Я жду, надеюсь, но я ничего не знаю». Поэтому, хотя герцог не знал о заговоре Кадудаля и Пишегрю, он явно готовился к подобному. Впрочем, это едва ли давало достаточно оснований его расстрелять – если не рассматривать казнь как жестокое послание Людовику XVIII воздерживаться от заговоров.

«Нет ничего священного в крови легитимистов», – сказал Наполеон в то время{1239}. Днем 18 марта 1804 года он приказал парижскому губернатору Мюрату собрать военный трибунал. Мюрат ответил (или позднее настаивал, что ответил), что не желает принимать участия в узаконенном убийстве{1240}. Поскольку все персонажи истории стремились переложить ответственность на других, в ней много взаимных упреков и отговорок. Талейран обвинял Савари, а тот – Талейрана. Коленкур заявлял, что не имел никакого понятия, что герцога казнят. Лишь Наполеон – очевидно, всю полноту ответственности за казнь несет он – впоследствии ссылался на свое право защищаться и говорил о Бурбонах: «В конце концов, мое происхождение не так уж низко, и настало время признать меня равным им»{1241}. На Эльбе Наполеон оправдывался тем, что «[герцог Энгиенский] участвовал в изменническом заговоре и дважды тайно ездил в Страсбург»{1242}.

Наполеон возвратился в Тюильри утром 20 марта, в четверг. Он поспорил с Мюратом, и лишь под угрозой ссылки в имение в Керси тот согласился созвать военный трибунал. После этого Наполеон отправился в Мальмезон. Днем к нему приехал Талейран, и они гуляли в парке{1243}. Вскоре явился и Жозеф. В 15 часов курьер доложил, что герцога Энгиенского везут в неприступную башню-донжон (46 метров; самая высокая в Европе) Венсенского замка (в разное время здесь находились в заточении Мирабо, Дидро, маркиз де Сад и Мата Хари). Герцога привезли в Венсен в 17:30, и Наполеон отправил Савари к Мюрату с запиской, требуя, чтобы с «делом» было покончено той же ночью. Наполеон собственноручно составил для генерального инспектора полиции Реаля список для допроса (одиннадцать пунктов): «Обнажали ли вы оружие против своей страны?», «Платит ли вам Англия?», «Предлагали ли вы услуги Англии в борьбе против генерала Мортье в Ганновере?», «Предлагали ли вы составить легион из лиц, дезертировавших из армии республики?» и так далее. Герцог честно ответил на вопросы, не пытаясь выгородить себя{1244}. В военном суде председательствовал генерал Пьер-Огюстен Юлен, который в 1789 году брал Бастилию, а теперь командовал гренадерами консульской гвардии. Позднее Юлен утверждал, будто и он надеялся, что герцога Энгиенского помилуют.

В 2 часа 21 марта состоялся «суд», если его можно так назвать. Герцог Энгиенский заявил Юлену и пяти полковникам, что поселился в Эттенхайме из-за пристрастия к спорту. Герцог также «открыто признал, что был готов заодно с Англией воевать против Франции, но возразил, что никогда не имел никаких отношений с Пишегрю и рад этому»{1245}. Согласно п. 5 п. 1 ст. 7 закона от 25 брюмера III года, «эмигранты, воюющие против Франции, подлежат аресту во Франции или враждебной или завоеванной стране и в течение двадцати четырех часов должны быть преданы суду». Герцог Энгиенский признал, что он получал деньги от англичан и вооружался против Франции: и за то и за другое француза ждала смертная казнь. А если бы он не признался, его изобличили бы найденные в сейфе огромные деньги.

После этого, по словам Сегюра, герцога «поспешно вывели в замковый ров, расстреляли и похоронили в уже приготовленной могиле»{1246}. Последними его словами стали: «Вот как! Я должен погибнуть от рук французов!» Констатация очевидного, но, учитывая обстоятельства, простительная{1247}. Собака герцога попала к шведскому королю Густаву IV Адольфу. Новый хозяин надел на нее ошейник с надписью: «Я принадлежу [так!] несчастному герцогу Энгиенскому»{1248}.

Тем вечером в Мальмезоне состоялся прием по поводу промульгации Гражданского кодекса, и это точно характеризует Наполеона – безжалостного диктатора и вдохновенного законодателя. Когда стало известно о казни герцога Энгиенского, потрясенная Европа вспомнила о пристрастии корсиканцев к вендетте. По воспоминанию Пеле, парижане опасались, что Наполеон «усвоил дурные привычки» Робеспьера{1249}. Европейские либералы начали иначе относиться к Наполеону: именно тогда от него отвернулись Рене де Шатобриан и Бенжамен Констан. В ответ на протест русского двора по поводу казни Наполеон повелел генералу Эдувилю, послу в Санкт-Петербурге, потребовать свои паспорта, и Эдувиль сделал это 7 июня. Этот шаг ознаменовал резкое ухудшение франко-русских отношений, что в итоге привело к войне{1250}. Циничное замечание о казни герцога Энгиенского («Это хуже, чем преступление: это ошибка») нередко (и неверно) приписывают Талейрану, но, кто бы это ни произнес – Фуше или Буле де ла Мерт, это было правдой. И все, кроме первого консула, понимали это.

23 марта Наполеон вернулся в Париж, где убедился в непопулярности своих поступков. Явившись в Государственный совет, он «бросился» в свое кресло и, «нахмурившись», произнес: «Парижские обыватели… это сборище олухов [un ramas de badauds], верящее самым нелепым сплетням». Наполеон прибавил, что общественное мнение «склонно к причудам, которыми мы должны научиться пренебрегать»{1251}. Вторя королеве Елизавете I (по-видимому, сам того не сознавая), он продолжал: «Я не заглядываю в человеческие сердца, чтобы открывать их тайные печали». Он упомянул о вялой реакции герцога Баденского, об изгнании Стюартов из Франции после подписания Людовиком XIV Утрехтского договора [в 1713 году], о русских агентах и собственном недовольстве журналистами из Journal de Paris за преждевременное раскрытие деталей «заговора» герцога Энгиенского. «Наполеон, рассуждая об этом, часто прерывался, – отметил Пеле. – Он явно ощущал потребность оправдаться, но не понимал, что сказать. Отсюда и туманность его выражений, и отсутствие их связности»{1252}. Когда Наполеон закончил, никто не продолжил, и Пеле счел, что «эта тишина чрезвычайно выразительна». Наполеон вышел. Заседание закрылось.

После мессы в воскресенье Сегюр заметил, что вокруг Наполеона образовались кучки людей, «слушавших его с осторожным любопытством, удрученные и озадаченные, большей частью с молчаливым явным неодобрением». В результате «его надменное и властное поведение, поначалу усилившееся, теперь становилось все в большей степени осторожным и сдержанным»{1253}. Герцога Энгиенского лишили похорон, но поминок, по всей видимости, он удостоился.

Утром 6 апреля Шарля Пишегрю нашли мертвым в тюремной камере. По данным Le Moniteur, Пишегрю читал рассказ Сенеки о самоубийстве Катона, и книга осталась открытой на следующем фрагменте: «Заговорщик не должен страшиться смерти»{1254}. Официальное объяснение гласило: Пишегрю повесился, «закрутив шелковый галстук