Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

Обе стороны, несмотря на серьезность темы, охотно пользовались игривыми метафорами. ИА — у которой на восьмом десятке, совершенно неожиданно для всех, кто знал ее, обнаружилось что-то вроде чувства юмора — шутила, что из-за золота Шлимана «разразилась настоящая Троянская война»; тогда как немецкие журналисты, надеющиеся увидеть падение Антоновой, называли сокровища Приама «троянским конем»: предполагалось, что рано или поздно из золотого соусника выскочит высший судия, который протянет той, кто дискредитировала себя и музей своей бесстыдной ложью, приказ об увольнении с поста директора. Твердыня на Волхонке, однако ж, была подготовлена и к таким сценариям: «конь» был оцеплен спецназом — и всех, кто мог сойти за потенциального диверсанта, заблаговременно выпроваживали в позе «руки за голову» — под одобрительный кивок непотопляемого директора, чья позиция укрепилась еще на несколько десятилетий и чьи закрома пополнились звонкой монетой.

О высоте захлестнувшей Германию волны ненависти к ИА можно судить не только по тому, что журналисты называли ее Irina, die Bärin — Ирина-Медведица, а читатели «Шпигеля» — прямо на страницах журнала — «Räuberbraut Antonowa, разбойница Антонова»[522], но и по «утешающим» репликам разного рода сочувствующих — как правило, в частных письмах. Так, промышленник, меценат, коллекционер, владелец десятка музеев современного искусства, в том числе грандиозного в Кёльне, Петер Людвиг прислал ей в 1996-м в знак уважения письмо (сохранилось в отделе рукописей ГМИИ), извещающее, что «сейчас в Германии разворачивается снова кампания против Вас лично в связи с выставкой "Сокровищ Приама" в Музее Пушкина». «Я хочу уверить вас, что, зная Вас на протяжении многих лет, я высоко ценю Вас — и дистанцируюсь от всякого негативного высказывания, направленного в Вашу сторону. Я знаю Вас как высококультурную даму, которая проделала в Пушкинском музее превосходную работу; даму, которую причисляют к выдающимся личностям, представляющим культурную жизнь России. И расхождение в наших позициях — я немец, Вы русская — не портит наши личные отношения».

В архиве обнаруживаются и послания от «простых немцев» — обычно от «осси», которые подбадривали ее: вы лучшая, так держать и пусть эти фашисты сначала сами синагогам что-нибудь вернут! Еще одно письмо из той же серии — от корреспондента Stern, после интервью (1994) — напоминает начало монолога Германна в спальне старухи-графини: «Позвольте мне, человеку на много лет моложе Вас, сказать: Вы жесткий твердый партнер в переговорах. И я не могу по меньшей мере не симпатизировать Вам. Кто в 72 года еще имеет такую энергию, тот не может использовать ее для дурных целей».

ИА, впрочем, и без этих любезных комментариев от поклонников умела постоять за себя — в самых разных ситуациях.

Она регулярно проглядывала немецкие СМИ — и уже не удивлялась, когда улыбавшиеся до ушей немецкие тележурналистки, сулившие пресс-секретарям представить фрау директорин в образе Хозяйки Медной горы, прекрасной хранительницы драгоценностей, впоследствии монтировали видеоматериал с ней так, что это выглядело как кинохроника 1945 года, где показывают уцелевших охранников Майданека и Треблинки, которые вынужденно демонстрируют победителям свое ужасное хозяйство. Поэтому, когда те, добравшись до ее кабинета, вручали ей — от всей души — Drachenfütter: коробку шоколадных конфет или букетик гвоздик, она, не глядя, перебрасывала их на дальний конец стола — doch doch, мне не нужно, — даже не стесняясь того, что в этот момент на нее направлена камера. В самих интервью она обычно вела себя с подчеркнутой любезностью — но, когда кто-то начинал тыкать ее в «неправомерность» пребывания трофеев в России, она не стеснялась намекать, что спорные моменты можно обнаружить где угодно — например, даже и передача Дрезденской галереи обратно Германии является юридически неоднозначным, не сказать вопиющим о ревизии событием.

Искусствовед и коллекционер В. Дудаков рассказывает[523] о том, как в берлинском Мартин-Гропиус-Бау на открытии выставки «Великая утопия» — в разгар немецкой кампании по возвращению перемещенных ценностей («абсолютно отрицательная атмосфера») — во время пресс-конференции ИА вышла на трибуну, и тут же огромный, человек на пятьсот, зал принялся свистеть. «Свист! Немцы, голландцы — свистят. Клянусь вам, я свидетель этого. Она начинает что-то объяснять — свист. Проходит пять-семь минут, публика успокаивается, она высказывает свою позицию по поводу троянского золота — и аудитория затихает». Говорила ли ИА по-немецки? — «Нет, по-русски. Но проходит минут двадцать — большая речь — и она заканчивает свою речь плохим немецким, цитируя Гёте, несколько строф. Зал встает — весь — и дружно ей аплодирует. От свиста — можете себе представить! — к аплодисментам. Как она всех победила! Клянусь вам. Это для меня было поразительным событием[524], которое я наблюдал собственными глазами». — «То есть она не боялась выступать перед немецкой, заведомо враждебной аудиторией?» — «Да ничего она не боялась. Железная леди. Женщина железной воли. Маргарет Тэтчер».

Любопытно, что многочисленные репутационные клейма (воплощение лжи, сталинизма, реваншизма, национализма, не обязательно именно в этой последовательности) вовсе не мешали Железной Женщине вести активную жизнь на германском направлении: ездить в Эссен на открытие в музее Folkwang выставки Щукина — Морозова (где она произвела впечатление на публику своей впечатляющей «завивкой» и красным платьем), раздавать немецким журналистам интервью (по слухам, за шестизначный гонорар[525] и, опять же по слухам, с условием не поднимать тему трофейного искусства — «чтобы не сердить ее»), не говоря уже об одновременной организации совместного российско-немецкого выставочного мегапроекта «Москва — Берлин».

Не все, разумеется, шло гладко — и репутация ИА в Германии и в более спокойные нулевые оставалась «неоднозначной». Так, в преддверии 60-летия Победы она на голубом глазу заявляла публично, что ее самое большое желание в жизни — это еще раз привезти в Пушкинский «Сикстинскую Мадонну»; к тому времени она уже инициировала договоренность об этом Путина со Шрёдером. Непосредственно в самом «Дрездене», однако ж, к ее желанию отнеслись примерно так же, как к просьбе талибов прислать им на выставку парочку статуй Будды покрупнее, и в ответ ей пришлось выслушать от тогдашнего директора галереи горькую отповедь: «Es gibt im Leben Wünsche, die unerfüllt bleiben müssten» («Есть в жизни такие желания, которым суждено остаться неисполненными»). Сам контакт «этой женщины» с Рафаэлевой Мадонной был нежелателен.

Холодная культурная война продолжалась на протяжении всей второй половины 1990-х, пока официально считалось, что Пушкинский просто хранит золото Шлимана, однако, после того как в 1999-м Дума приняла закон, пресекший все поползновения возвратить кому-либо что-либо, постепенно сошла на нет, просто потому, что стало ясно — никаких рычагов воздействия на Антонову и Ко у иностранцев не существует; золото стало частью постоянной экспозиции музея; смысл кокетничать друг с другом и говорить сладким голосом утратился; реституция постепенно выбыла из списка