Читать книгу - "Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич"

— Если понимаете, тогда почему?

— Не знаю, поймете ли вы меня, Марта?

— Это будет зависеть от качества вашего объяснения.

На лице Миркина снова промелькнула та самая загадочная улыбка.

— Эта последняя статья, которую я написал в жизни.

— Яков Миронович, вы еще напишите десятки статьей, — поспешила я опровергнуть предыдущее утверждение.

— Нет, Марта, я так решил. Да и сил уже не остается. Поэтому это что-то вроде моего прощального манифеста.

Я вдруг поняла, что меня удивило в первое мгновение, когда я увидела Миркина, — он резко постарел, за время моего отсутствия буквально прибавил лет пять. Это не могло быть случайным.

— Яков Миронович, как вы себя чувствуете?

— Давайте, дорогая Марта, тоже отложим разговор о моем самочувствии. Статья важней.

— Хорошо, но потом обязательно поговорим о вашем здоровье. Что со статьей?

— Знаете, я много раз сдерживал себя, писал более мягко, чем хотел. Мне было жалко людей, которых я затрагивал своей критикой.

— Теперь не жалко?

— Теперь у меня не осталось времени. Да и болезнь зашла слишком далеко.

— Вы о своем здоровье? — встревожилась я.

— Я о состоянии театра и искусства вообще.

— И что с ними не так?

— Так уж получилось, что театр, в котором вы работаете, возможно, как никакой другой отражает хронические болезни всего нашего театрального хозяйства. И главный недуг — это абсолютное бесплодие.

— Что вы имеете в виду?

— Разве вам не понятно, мы столько раз обсуждали этот вопрос.

— Да, понятно. Но неужели наш театр хуже остальных? — Вы не поверите, но мне стало вдруг за него обидно. Хотя я уже там практически не работаю, завтра должна подать заявление на увольнение.

— Вы правильно, дорогая Марта, сказали, хуже. Я видел многие театры, часто специально ездил, чтобы посмотреть какой-либо спектакль. Иногда даже на другой конец страны. А вот к вам ехать нет смысла, не вижу, что можно посмотреть. Вот я и решил, напишу то, как думаю, не думая о том, чтобы кто-то обидеть или задеть. Искусство должно всеми силами сопротивляться пустоте, примитивизации, упрощению. Это не значит, что каждый спектакль или фильм должен быть предельно сложным, глубоким. Это невозможно, да и не нужно.

— Что же нужно, Яков Миронович?

— Ставить хоть какие-то задачи и пытаться их решить.

— А в нашем театре задачи не ставят?

— Ставят, только к искусству они не имеют отношение. Вы просто занимаетесь ремесленной работой. Что ставить спектакль, что красить забор — по большому счету разница небольшая, если она вообще есть.

— У Эрика могут быть неприятности, его могут уволить с должности главного режиссера, — сообщила я.

— Я был бы лицемер, если бы сказал, что мне жаль. Это уж точно не потеря для искусства. Для него быть главным режиссером, — это занимать определенное место в административной иерархии общества, не более того. Вы же жили с ним много лет.

— Жила.

— Вы должны знать: у него есть какие-то идеи, какие-то принципы, есть послание, которое он хочет направить миру? И ради чего он готов всем пожертвовать?

— Нет, — не раздумывая, ответила я, — ничего этого нет.

— Что в таком случае он делает на своей должности? Только не говорите, что получает зарплату.

Именно это я и хотела сказать. А так как это сказал Миркин, то я промолчала.

Мы сели обедать. После всех этих разговоров у меня пропал аппетит, но я героически решила съесть все, что себе налила, чтобы не подавать моему сотрапезнику плохой пример. Но я видела, что мое самопожертвование помогало мало, Миркин ел как-то вяло. Было заметно, чтобы проглотить очередную порцию супа, ему приходилось совершать над собой усилие. Это был тревожный признак.

— Марта, вы мне так и не рассказали о том, что делали в Москве? — вдруг раздался голос Миркина.

Я стала рассказывать, но меня преследовало ощущение, что он слушает как-то рассеяно. Он оживился лишь в тот момент, когда я дошла до сегодняшнего разговора с Эриком и его новой пассией.

— Получается, Марта, вам скоро будет негде жить, — с тревогой произнес Миркин.

— Не беспокойтесь, я непременно что-нибудь найду, Яков Миронович. Ночевать в подъезде или в канализационном люке точно не буду, — заверила я.

Миркин на мгновение задумался.

— Переезжайте ко мне, — предложил он.

От неожиданности я даже на несколько секунд оторопела.

— Яков Миронович, я вам очень благодарна за предложение. Но у вас однокомнатная квартира, где мы с вами уместимся. Не волнуйтесь за меня, я решу этот вопрос.

Миркин как-то задумчиво кивнул головой.

— Но имейте в виду, дорогая, Марта, если что-то пойдет не так, вы всегда сможете пожить у меня.

61

Когда я смотрю на себя в зеркало — а вы, наверное, догадывайтесь, что это происходит отнюдь не редко, уже давно ко мне приходит одна мысль: было бы здорово, если я могла бы сама выбрать себе лицо, а не отдать это крайне важное дело на откуп природе. Нет, оно у меня вполне ничего, многим даже нравится, но не могу отделаться от размышлений о том, что наша судьба сильно зависит от нашей внешности. И если бы у меня она была другой, то и жизнь моя сложилась иначе.

Давайте в качестве примера возьмем Ирину — будущую жену моего бывшего мужа. У нее идеальная внешность: точеный нос, брови в разлет, тонкие, аккуратные губы. В общем, идеал женской привлекательности и утонченности. Вот и судьба у нее складывается соответственно: без конца кочует из фильма в фильм, зарабатывает такую кучу денег, что я и представить ее размеры не могу, скоро выйдет замуж за первого красавца страны, к тому же тоже очень богатого. При этом, если посмотреть на ее лицо, сразу становится понятным, что именно так все и должно у нее и складываться.

А вот я выгляжу совсем по-другому: нос немного курносый, губы слегка толстоватые, брови неясной конфигурации. И судьба полностью соответствует этим чертам — ничего в ней не поймешь, как в китайских иероглифах. Вот лишаюсь почти одновременно и дома и работы, так что совсем скоро стану бездомной и безработной. Как вам такое сочетание? Не правда ли, врагу не пожелаешь.

Иногда я думаю: а может, стоит повеситься? Если кто испугался, то не надо, это я так говорю для поднятия градуса повествования. Кончать с жизнью — это не для меня, хотя самоубийц уважаю — нужно быть очень смелым, чтобы решиться на такой поступок. Я на это точно никогда не пойду.

Спрашивается: зачем тогда написала этот пассаж? Честно отвечу, если кто-то задает мне такой вопрос: сама не