Читать книгу - "Изобрести современность. Эссе об актуальном искусстве - Линда Нохлин"

произведений ломбардских художников, захваченных в 1798 году, — что эти шедевры вывозятся из страны, где они были абсолютно заброшены, и потребовалась опытная рука наших мастеров, чтобы вернуть их подлинным любителям искусства»[360]. Тем не менее, хотя многое из этого звучит как оправдание вопиющего мародерства и на самом деле является таковым, верно и то, что Музей Наполеона в период своего расцвета позволял французам и не только им видеть собранные в одном месте произведения искусства, ради которых пришлось бы преодолевать значительные расстояния или доступ к которым мог быть полностью закрыт в ту пору, когда произведения искусства были собственностью частных владельцев, прелатов или знати, рассматривавших их как свою личную собственность, а не как часть всеобщего наследия человечества.

В 1815 году, когда работы из Музея Наполеона возвращались их первоначальным владельцам, шотландский художник-миниатюрист встретил в Лувре сэра Томаса Лоуренса — вряд ли тот был французским патриотом, — «который сказал, что каждый художник должен оплакивать распад коллекции в этом центральном для Европы месте, поскольку всё было открыто для публики с невиданной где-либо еще щедростью»[361]. Несомненно, парижане гордились своими художественными военными трофеями. Триумфальный въезд конфискованных произведений искусства в VI год республики был отмечен замечательной церемонией. Огромные колесницы с картинами, всё еще лежащими в упаковочных ящиках, аккуратно надписанных крупными буквами: «Преображение Рафаэля» или «Христос работы Тициана», были встречены бурными аплодисментами огромной толпы, которая с еще большим энтузиазмом отнеслась к массивным повозкам, перевозившим статуи Аполлона Бельведерского и Лаокоона, украшенным лавровыми венками, цветами и флагами[362]. По словам очевидца, та же самая пролетарская толпа стояла у Лувра в 1815 году, наблюдая, как их сокровища уносят к прежним владельцам, с «яростью и отчаянием во взоре, словно готовая к восстанию»[363].

Однако далеко не всегда в периоды революционного брожения люди были так озабочены доступностью и сохранностью произведений искусства, что еще раз демонстрирует неоднозначный статус музея по отношению к радикальной идеологии и действиям. Задачей революционных правительств всегда была защита национального художественного наследия с понятным обещанием расширения культурных привилегий (а не иконоборчество и ассоциирование музея со свергнутой элитой). Спасение искусства — или музея — от вандализма толпы, во имя которой и чьей кровью совершались различные революции, было первым шагом в исполнении обязанностей директоров комитетов, назначенных радикалами-повстанцами, как в 1848 году при Временном правительстве, так и в 1871 году при Коммуне.

Такая демократка, как Гарриет Бичер-Стоу, в своих малоизвестных путевых заметках о поездке в Европу в середине века резюмировала в 1853 году трезвую либеральную позицию в отношении Лувра и Революции 1848 года, которыми она восхищалась, в следующих выражениях:

В разгар волнений, свергнувших Луи-Филиппа с трона, Лувру грозила опасность разрушения. Деструктивность — это естественный элемент человеческой природы, хотя и подавляемый обществом; и поэтому каждое великое революционное движение всегда выводит на поверхность тех, кто выступает за беспорядочное разрушение. Более того, массовое сознание, с точки зрения которого искусство и красота в течение многих лет были прерогативой надменной аристократии, склонно отождествлять искусство и красоту с угнетением. ‹…› Итак, во время первого всплеска народного энтузиазма, который привел к свержению монархии, некоторые люди подняли крик: «Мы никогда не избавимся от королей, пока не снесем дворцы». ‹…› Толпа хлынула в великолепные залы и салоны Лувра, и среди картин был разбит общий лагерь. Во время этого кризиса Лувр спас художник-республиканец Жанрон: спасая людей от сожаления, которое должно было бы охватить их, соверши они такое варварство, а также Свободу от того, чтобы такие безобразия творились от ее имени. Назначенный Временным правительством куратором Лувра и хорошо известный в народе как республиканец, он смело пришел на помощь. «Разве я не один из вас? — сказал он. — Разве я не один из представителей народа? Разве они не гордость и не слава нашей страны? Неужели мы уничтожим наше самое замечательное достояние в первый же час, как оно перейдет в наши руки?»

Одобрив важные ремонтные работы и улучшения, которые Жанрон внес в великий музей, Стоу продолжает:

Эти факты я узнала из совершенно надежного источника. Как американка и республиканка, я не могу не радоваться этому. Я упоминаю об этом потому, что из-за разрушительных последствий, которые сопровождают первое появление демократических принципов, когда им приходится прокладывать себе путь к существованию через массы древнего хлама, часто считается, что народная свобода неблагоприятна для искусства. Во Франции такого быть не могло, потому что народ в целом здесь более артистичен в своих вкусах и чувствах, чем в большинстве других стран. Они почти рабы внешней красоты, пленники зрения и слуха, и лишь длительная ассоциация красоты с тиранией могла бы когда-нибудь внушить кому-либо из них мимолетную горечь по отношению к ней[364].

Каким бы кратковременным ни было первое «пришествие демократических принципов» во время революции XVIII века, оно действительно привело к широкомасштабному разрушению как религиозных, так и светских памятников и произведений искусства[365], и Национальному собранию, как только оно приняло декрет о национализации имущества духовенства, почти сразу же пришлось принять меры по сохранению и защите произведений искусства, подпадающих под эту категорию[366]. Именно в этих чрезвычайных обстоятельствах была создана Комиссия по охране памятников. Благодаря алхимии музея спасенные от ярости народа революционными любителями искусства и учеными визуальные воплощения тирании, предрассудков и угнетения были преобразованы в национальное наследие, самое ценное имущество народа[367].

К началу Революции 1848 года представление о том, что музеи являются народным достоянием, стало устоявшейся идеей. Одним из первых действий Временного правительства стало изъятие управления музеями из liste civile, то есть личной казны короля, и передача их под юрисдикцию министра внутренних дел. Вся художественная администрация была реструктурирована в соответствии с более демократическими, практическими и перспективными принципами. Уже 24 марта революционное правительство, признавая тот факт, что «важно сосредоточить в одном огромном месте все продукты мысли, которые являются сокровищами великого народа», постановило, что «дворец Лувр будет достроен», получит название «Дворец народа» и будет использоваться для демонстрации живописи или промышленной продукции, а также в качестве национальной библиотеки. Кроме того, рабочим предлагалось прийти и принять участие в достройке Лувра[368].

Программа, осуществленная художником Филиппом Огюстом Жанроном, назначенным революционерами генеральным директором национальных музеев и Лувра, была действительно впечатляющей — и не только в глазах миссис Стоу. Сам Жанрон был известным радикалом и писал сцены из жизни пролетариата[369]. Именно под его недолгим руководством ранее остававшиеся без внимания живописцы, такие как «крестьянские художники» братья Ленен, были замечены и оценены по достоинству[370]. Жанрон принимал участие в Июльской революции 1830 года и вскоре после этого стал главой