Читать книгу - "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова"

в соборе. А это напоминает и о церковнославянском языке, и о вечности, с представлением о которой часто бывает связана языковая архаика.

Но независимая предикативность деепричастий встречается и в текстах совершенно другого стиля:

Прав человека, прав! —

когда он юн и минздрав,

когда он стар и сортир,

беженец, дезертир,

голоден и пожрав.

Прав человека, прав! —

когда он что-то соврав,

когда он кого-то кинув

или, напротив, разинув,

раззявив и проморгав.

<…>

И как бы он ни был бурав,

углублён или, может, возвышен,

усмирён или, может, задушен,

озверев, одурев, заорав,

взлетев или убежав,

он прав, человека, прав.

<…>

а что человека, к примеру, мудрав,

или, там, перелев, переправ,

или же он пережив, перемёртв,

и потому проиграв.

А значит, он прав, прав,

что бы он там ни сказав…

Александр Левин. «Декларация: прав человека» [909].

Слова прав человека здесь явно производны от устойчивого сочетания права человека, которое часто употребляется в родительном падеже (нарушение прав человека, защита прав человека).

Деепричастия пожрав, соврав, кинув и т. д. здесь употребляются и как краткие прилагательные, подобные форме прав. При контакте слов пережив и перемёртв форма пережив оказывается и лексически и грамматически двусмысленной – это и деепричастие глагола пережить, и краткое прилагательное типа полужив.

Эксперимент Александра Левина заключается в том, что он на основе грамматической синонимии типа сказав – сказавши[910] делает предикативными формы не на -вши, а на -в.

Примеров с независимой предикативностью деепричастий в современной поэзии очень много. Они представлены преимущественно в стихах петербургских поэтов, склонных к традиционно-поэтической языковой архаике – О. Охапкина, В. Кривулина, С. Стратановского, А. Миронова. Контексты показывают, вероятно, обязательное условие появления атрибутивного значения у деепричастия: всё это предложения экзистенциальные, без полнозначного глагола, так как при глаголе действия деепричастие становится максимально подобным глаголу и читается как второстепенное сказуемое.

Несовпадение субъектов спрягаемого глагола и деепричастия (некореферентность деепричастия субъекту действия)

Отнесение спрягаемого глагола и деепричастия к разным субъектам давно считается ошибкой:

Весьма погрешают те, которые по свойству чужих языков деепричастия от глаголов личных лицами разделяют, ибо деепричастие должно в лице согласоваться с главным глаголом личным, на котором всей речи состоит сила: идучи в школу, встретился я с приятелем; написав я грамотку, посылаю за море. Но многие в противность сему пишут: идучи я в школу, встретился со мною приятель; написав я грамотку, он приехал с моря; будучи я удостоверен о вашем к себе дружестве, вы можете уповать на мое к вам усердие, что весьма неправильно и досадно слуху, чувствующему правое российское сочинение (Ломоносов 1952: 566–567).

Такая ошибка в современном русском языке является очень устойчивой и массовой (см.: Гловинская 1996: 275–287).

П. М. Бицилли, цитируя слова Ломоносова, приведенные выше, писал:

Уже Потебня доказал, что Ломоносов ошибался: «неправильный» деепричастный оборот столь же свойствен издревле русскому языку, как, например, романским эквивалентный ему герундивный (Бицилли 1996: 135).

А. С. Петухов считает, что очень частое в современном языке нарушение нормы, которое Ломоносов называл досадным слуху, происходит потому, что деепричастные обороты ассоциируются с придаточными предложениями (Петухов 1992: 62).

В современной поэзии такое нарушение нормы нередко связано с литературными источниками.

Так, например, в тексте Александра Левина очевидно влияние знаменитой фразы из «Жалобной книги» А. П. Чехова – Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа:

Врёт на градуснике время.

обратившись попугаем.

В проезжаемом пейзаже

наблюдается шатанье,

хвост автобуса заносит,

подъезжая к остановке,

снегом, но слетела шапка

с облысевшего укрытья

Александр Левин. «Стихи, написанные по дороге с работы в три приёма» [911].

Начало следующего стихотворения Юлия Кима – немного измененная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Когда за городом, задумчив, я брожу…». И далее следует стилизация языка XIX века, когда такие обороты-галлицизмы были более приемлемы, чем сейчас:

Когда задумчив я брожу

По Шереметьевскому парку,

Где, спотыкаясь, нахожу

Грибы – на солку или варку,

Я тихо думаю о том,

Как хорошо бы все устроилось,

И обошлось, и успокоилось,

Имея каждый – личный дом.

Юлий Ким. «Когда задумчив я брожу…» [912].

Эта стилизация с несовпадением субъектов обнаруживает еще и такую архаическую черту, как подлежащее в составе деепричастного оборота (каждый)[913].

Множественная интертекстуальность имеется и в таком тексте:

Призывает славный Вицли

на совет мудрейших пуцли,

и, попыхивая трубку,

повелась у них беседа,

завелись у них советы,

завозились, зашуршали.

Александр Левин, Владимир Строчков. «Песнь о народных гайаватах» [914].

Вицли-Пуцли, ацтекский бог войны, является персонажем одного из произведений Генриха Гейне – «Vitzliputzli». Этот текст был переведен на русский язык в XIX веке М. Л. Михайловым, в ХХ веке Н. С. Гумилевым и В. В. Левиком. О Вицли-Пуцли говорится (в пер. В. В. Левика): Там на троне восседает / Сам великий Вицлипуцли, / Кровожадный бог сражений. / Это – злобный людоед, // Но он с виду так потешен, / Так затейлив и ребячлив, / Что, внушая страх, невольно / Заставляет нас смеяться. Стихотворение А. Левина и В. Строчкова содержит многоаспектную языковую игру с отсылками и к этому, и к разным другим текстам.

В приведенном фрагменте можно видеть отголосок фразы Л. Н. Толстого из его повести «Хаджи-Мурат» с аналогичным употреблением деепричастия: Накурившись, между солдатами завязался разговор. На фоне нормы, предписывающей односубъектность, попыхивание трубки, изображенное Левиным и Строчковым, может быть отнесено и к беседе, и к советам, естественно с их олицетворением.

В следующем контексте фрагмент Канарейкам свернувши головки (аллюзия на строчки Маяковского Скорее / головы канарейкам сверните – / чтоб коммунизм / канарейками не был побит!) тоже грамматически двусмыслен:

Леночка, будем мещанами! Я понимаю, что трудно,

что невозможно практически это. Но надо стараться.

Не поддаваться давай… Канарейкам свернувши головки,

здесь развитой романтизм воцарился, быть может, навеки.

Тимур Кибиров. «Послание Ленке» [915].

Этот деепричастный оборот может быть прочитан и как некореферентный, и (в соответствии с нормой) как то, что именно развитой романтизм свернул головки канарейкам (в чем, собственно, и состоит смысл «Послания Ленке»), и даже как отзвук древнего дательного самостоятельного (‘Когда канарейкам свернули головки…’).

Резкий смысловой диссонанс создается и в том случае, когда субъект один и тот же, но основной глагол и деепричастие никак не связаны отношениями главного и второстепенного действия (состояния), тем более что слово образован в следующем тексте может быть понято и как причастие, и как прилагательное:

В ушах не возвещенных к зову

Он поместил густое сито

Он был прекрасно образован

Гуляя обувью расшитой

Анри Волохонский «Фома…» [916].

В стихотворении Виктора Кривулина «Блудный сын» высокая степень компрессии текста без пунктуации (кроме тире) позволяет отнести деепричастные обороты на ящиках сидя, слыша ветхое радио и к слову встреча, и к отцу с блудным сыном, и, по формулировке Марко Саббатини, к «имплицитному лирическому „мы“» (Пушкин, Анненский, Маяковский, Кривулин и поэты его круга)[917]:

лепетание бабьего радио в парке

в уцелевшей его сердцевине

ради Бога послушай:

Отец повторяется в сыне

только блудном

и там

на задах кочегарки