Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

картину тем не менее портят три «хорошо». Остальные безнадежно отстают от «лидеров», если судить по отметкам — народ исключительно средний, преобладают «посредственно», «хорошо». Зато у Абрамова «отлично» даже по так называемым второстепенным дисциплинам — физкультуре, военному делу, немецкому языку… Он был не только самым способным, но и самым усердным, старательным, самым трудолюбивым. Так повелось из семьи, с детства.

На поросшем сосняком тихом деревенском кладбище Верколы выделяется несколько средней высоты прямоугольных обелисков из нержавеющей стали, с немалыми трудами доставленных сюда и установленных заботами писателя. Помимо родителей и брата Михаила здесь погребена также сестра матери — тетя Иринья. В детские и отроческие годы эта праведница-староверка немало способствовала духовному развитию мальчика, приохотила его к книге. Была Иринья Павловна человеком необычным, как вспоминал о ней Ф. Абрамов: «Старая дева, которая всю жизнь обшивала за гроши, почти задаром, деревню. Но великая праведница, вносившая в каждый дом свет, доброту, свой мир. Единственная, может быть, святая, которую я в своей жизни встречал на земле».

Духовным наставником и образцом для подражания поры учебы в Карпогорах стал школьный учитель Алексей Федорович Калинцев — «самородок, подвижник, русский интеллигент в самом высоком значении этого слова». Приезжий горожанин, он свыше четверти века учительствовал в Пинежье.

В лесных дебрях, за четыреста верст от ближайшего города, не хватало учителей. И Калинцев годами осваивал предмет за предметом. В старших классах он вел весь естественнонаучный цикл, от ботаники и дарвинизма до геологии и астрономии, и даже немецкий язык. Не было учебников. И Калинцев как-то исхитрялся, при своей изуродованной ревматизмом руке и подслеповатых глазах, изготовлять для учеников конспекты очередных уроков, да еще с рисунками. А кроме того, он долгие годы бился с неграмотностью среди взрослого населения. Вел занятия в ликбезе, читал лекции. Создал школьный опытный участок, образец агрономических знаний для крестьян, драматический кружок в клубе, струнный оркестр…

«Никто, ни один человек за всю жизнь не оказал на меня столь могучего нравственного воздействия», — подытоживал Абрамов. Тем более, надо полагать, немало горьких чувств и тяжелых недоумений вызвало у юноши внезапное исчезновение Калинцева из Карпогор — его арест в 1937 году. Поводом, по свидетельству очевидца, опрошенного критиком И. Золотусским, явился, вероятно, неосторожный отзыв пожилого учителя о портрете Сталина, висевшем в учительской. Но, разумеется, подлинной причиной ареста была выламывающаяся из обычных мерок незаурядность фигуры Учителя, как его позже называл Ф. Абрамов. По таким людям молот репрессий бил почти неотвратимо.

Нравственный свет, воспринятый от этого человека, вдохновлял и прозу Ф. Абрамова. Память о Калинцеве, «народнике в высоком смысле этого слова», способствовала возникновению замысла романа «Чистая книга» — о социальных и духовных исканиях России в канун революции, о гражданской войне на Пинеге, — оставшегося в набросках полотна, которому писатель придавал исключительное значение в последние годы жизни.

Только в 1938 году восемнадцатилетний деревенский паренек увидел город. Это был Архангельск, через который Абрамов ехал, направляясь в Ленинград для поступления в университет.

Война застала его за летней экзаменационной сессией на третьем курсе филологического факультета. Уже 22 июня 1941 года Ф. Абрамов записался добровольцем в народное ополчение. Пережил гибель чуть ли не целого студенческого батальона, дважды ранен. Узнал самую голодную зиму Ленинградской блокады: «В декабре — январе лежал в нетопленом госпитале с простреленными ногами, в одной из аудиторий Университета… Лежал в рукавицах, в солдатской шапке-ушанке, а сверху был завален еще двумя матрацами». В апреле 1942 года вывезен по льду Ладожского озера, под артобстрелом, когда передняя машина, с детьми, и задняя, с ранеными, провалились в полыньи взрывов…

В опубликованном теперь наследии писателя есть красочные свидетельства о народном подвиге на войне. Многое читается как заметки из дневника. «Доктор Лурье… — отмечает Абрамов. — Она ходила всегда в госпитале с опухшим лицом, отливающим чугунной синевой. И мне даже трудно сказать о возрасте ее, сколько лет ей было. Но благодаря ей я остался с двумя ногами… Прострелены разрывной пулей ноги, нужно было ампутировать. Она спасла мне ногу. Да она, кроме того, добилась, чтобы мне как тяжело больному вместо пяти клецок… выписали в самые лютые дни блокады восемь катышков теста. А восемь клецок — это было очень много».

…Четыре года войны принесли впечатлений на две писательские жизни. Но вот что любопытно. Ф. Абрамов не оставил после себя произведений о ратных сражениях с врагом, хотя и собирался их писать.

Как художник всю жизнь он писал о другом. Иное нетерпение жгло, мучило гражданское чувство. «Деревня — мать наша», — повторял Абрамов. Войну он тоже запечатлел, но по-своему. Романом «Братья и сестры» он изобразил трудовой подвиг деревни, рассказал о «бабьей войне в тылу», о «втором фронте», который «открыла русская баба еще в 1941 году».

Художественная хроника села Пекашина и судеб пекашинцев, которой будут посвящены четыре романа Ф. Абрамова, начинается весной 1942 года. В облике Пекашина, притулившегося на поросшем лесами взгорье у многоводного притока Северной Двины — Пинеги, угадываются приметы родной Верколы, где сам автор некогда, получив отпуск по ранению, заново учился подчинять себе и расхаживал простреленные на войне ноги, три месяца почти, с весны 1942 года. Материалом для первого романа — «Братья и сестры» — двадцатидвухлетний фронтовой отпускник, сам того не ведая, запасался уже тогда.

По здоровью не годный больше для фронта, Абрамов демобилизовался из армии тем не менее позже, чем разъехались по домам большинство сверстников-победителей. В автобиографии, датированной 1959 годом и хранящейся в архиве Союза писателей СССР, он пишет об этом так: «В июле 1942 года я снова вернулся в армию и как нестроевик был оставлен в тыловых частях. Более полугода служил заместителем политрука роты, 2 месяца был курсантом военно-пулеметного училища, потом был взят в органы контрразведки „Смерш“, где и работал до середины октября 1945 года».

Служба протекала на Беломорье — в городах Архангельске и Кеми. Чем же занималась войсковая контрразведка в отдаленных тыловых портах, куда вражеские шпионы и диверсанты проникнуть могли разве лишь в порядке чрезвычайного происшествия? Помимо прочего, сталинско-бериевское изобретение — «Смерш» был высшим гарантом и блюстителем политической чистоты и благонадежности личного состава окрестных частей и подразделений. Абрамов не любил вспоминать о том, но, вероятно, немало темных сторон жизни, изломов судеб и человеческих драм довелось насмотреться за эти годы лейтенанту тыловой контрразведки.

Демобилизовавшись, Абрамов вернулся в стены родного Ленинградского университета и в 1948 году окончил его, получив диплом с отличием. Три года он занимается в аспирантуре при кафедре советской литературы ЛГУ, которую завершает защитой кандидатской диссертации по творчеству М. Шолохова. В 1951–1960 годах он