Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

ярости изорвал его» и запретил всем это обсуждать. Эта военная хитрость ввела в заблуждение турок: их посол в Лондоне, будучи под впечатлением, что рапорт подлинный, переправил его в Форин-офис{653}.

Но лучшим, без сомнения, приемом психологической войны оказалась не дезинформация: Смит попросту снабжал Наполеона правдивыми сведениями. Воспользовавшись перемирием, Смит передал противнику несколько экземпляров свежих английских и европейских газет, из которых Наполеон смог составить представление о недавних неудачах французского оружия. Наполеон с января активно пытался получить газеты. Теперь же он узнал о неудачах Журдана в марте в Германии (при Острахе и Штокахе) и Шерера в апреле в Италии (при Маньяно). В Италии французы теперь удерживали лишь Геную. Цизальпинская республика – детище Наполеона – пала. Вандея снова восстала. Как позднее объяснил Наполеон, благодаря газетам он понял, что «от Франции в ее нынешнем положении невозможно ждать подкреплений, а без них больше ничего поделать было нельзя»{654}.

На рассвете 10 мая французская бригада пошла на штурм. Солдаты карабкались по разлагающимся трупам товарищей, но не строили из останков лестницы, как утверждала английская пропаганда. Очевидец вспоминал, что «кое-кто попал в город, но, встреченный градом пуль и натолкнувшийся на новые укрепления, был вынужден отступить к бреши». Здесь французы дрались два часа и были выкошены перекрестным огнем{655}. Это стало последней попыткой штурма. На следующий день Наполеон решил снять осаду и вернуться в Египет. «Сезон близок к окончанию, – заявил он Директории. – Предел, который я намечал, достигнут. Мое присутствие требуется в Египте… Превратив Акру в груду камней, я вернусь через пустыню»{656}.

В воззвании к войскам (столь же лицемерном, как и обещание сровнять Акру с землей) Наполеон объявил: «Еще несколько дней, и вы бы захватили пашу в самом центре его дворца, но взятие Акры в это время не стоит потери нескольких дней»{657}. (Перечитав документ через много лет, Наполеон уныло признал: «Это слегка по-шарлатански»{658}.) Он также написал Директории, что слышал, будто в Акре от чумы ежедневно умирают шестьдесят человек, намекая, что, возможно, город брать и не стоит. На самом деле Джеззар-паша в период осады не потерял от чумы ни одного человека{659}. Однако соображение, что пустыню следовало перейти прежде, чем жара сделает ее непроходимой, было справедливым.

В действительности Наполеон добился «желаемой цели» у горы Табор. Единственной причиной осады Акры была его мечта через Алеппо отправиться в Индию и основать азиатскую империю, простирающуюся до самого Ганга, – или, например, взять Стамбул. Но, как мы видели, это скорее романтические выдумки, нежели достижимые цели, и особенно это стало ясно, когда сирийские христиане дали понять, что они останутся верны Джеззару-паше (не в последнюю очередь потому, что Смит мудро собирал воззвания Наполеона к мусульманам и распространял их среди сирийских и ливанских христиан). «Не будь Акры, все население поддержало бы меня», – много лет спустя сокрушался Наполеон{660}. «Я намеревался надеть в Алеппо тюрбан»: этот жест, по его мнению, обеспечил бы ему 200 000 приверженцев-мусульман.

20 мая 1799 года французская армия бесшумно оставила позиции и ушла между 8 и 11 часами вечера, чтобы избежать пушек «Theseus» и «Tigre», пока солдаты шли несколько миль по берегу{661}. Французам пришлось заклепать 23 орудия, которые нельзя было увезти с собой, некоторые закопать, а остальные бросить в море[76]. Догро вспоминал, что Наполеон во время отступления оставался на пригорке и ушел с арьергардом{662}. Наполеон впервые в своей карьере потерпел крупное поражение (к таковым нельзя причислить Бассано и Кальдиеро) и был вынужден оставить всякую мысль стать в Азии вторым Александром Македонским. Впоследствии он так подытожил свои честолюбивые устремления: «Я основал бы [новую] религию. Я видел себя идущим в Азию, верхом на слоне, в тюрбане и с новым Кораном в руке, который сочинил бы для своих нужд»{663}. Конечно, этот образ отчасти ироничен и фантастичен. Очень маловероятно, что Наполеон в самом деле обратился бы [в иную религию], хотя он явно об этом подумывал. Впоследствии Наполеон сказал Люсьену, что «под Акрой упустил свою удачу»{664}.

Наполеон – то ли разозленный этими событиями, то ли желая помешать Джеззару-паше организовать близкое преследование – на пути в Египет применил тактику выжженной земли. То же самое делал в 1810 году Веллингтон, отступавший перед Массена к Лиссабону, и русские в 1812 году. Наполеону пришлось оставить на попечение монахов пятнадцать тяжело раненных солдат у горы Кармель. Явившиеся турки перебили раненых, а монахов изгнали из занимаемой ими веками обители{665}. На обратном пути к Яффе, преследуемый бедуинами из Ливана и Наблуса, Наполеон приказал части кавалеристов спешиться и отдать лошадей больным и раненым. Адъютант спросил, которую лошадь оставить ему, и Наполеон ударил его хлыстом: «Вы что, не слышали приказ? Всем идти пешком!»{666} Эта постановка имела успех (у всех, кроме пострадавшего адъютанта). По словам Лавалетта, то был единственный раз, когда он видел, как Наполеон ударил человека.

Достигнув в 14 часов 24 мая Яффы, Наполеон столкнулся с мучительным выбором. Армии предстоял изнурительный переход через пустыню, и пришлось решать, как поступить с больными чумой, которых, учитывая характер их болезни, нельзя было взять на корабли. «Ничто не могло быть ужаснее картин, представших нашему взору в порту Яффы, – вспоминал Догро. – Повсюду мертвые и умирающие, просившие прохожих о лечении или боявшиеся, что их оставят, и молившие, чтобы их взяли на корабль… Повсюду жертвы чумы лежали в палатках и на мостовой, заполняли госпитали. Уходя, мы оставили многих из них. Меня заверили, что были приняты меры, чтобы они не попали живыми в руки турок»{667}. «Мерами» оказались сверхдозы лауданума, опиумной настойки, которую больным дал с пищей турок-аптекарь (Деженетт-Дюфриш заявил, что эвтаназия противоречит клятве Гиппократа). Судя по рассказам французов, таким образом погибло до пятидесяти человек{668}. Наполеон признавал гибель примерно пятнадцати человек, но с жаром оправдывал свой поступок: «В подобных обстоятельствах никто из имеющих выбор не отказался бы от легкой смерти вместо того, чтобы уже через несколько часов испустить дух под пытками этих варваров»{669}. Он отвечал на обвинения Бурбонов и англичан (зазвучавшие вскоре после Сирийского похода) в бессмысленной жестокости:

Вы считаете, что, будь я способен тайно отравить своих солдат или, например, проехать в экипаже по изувеченным и окровавленным телам раненых, способен на другие приписываемые мне зверства, войска воевали бы под моим началом с таким воодушевлением и привязанностью, какие они постоянно выказывали? Нет, нет! Меня давно застрелили бы; даже раненые пытались бы нажать на спусковой крючок, чтобы расправиться со мной{670}.

Пропагандисты воспользовались яффскими «убийствами из сострадания», чтобы очернить Наполеона, но, кажется, у нас нет причин не согласиться с адъютантом Андреосси в том, что «немногие убитые были безнадежно больны и что он [Наполеон] совершил это из гуманности»{671}.

Переход в Каир по пустыне, с ужасной жаждой и на невыносимой жаре (Наполеон упоминал о 47 ℃), стал отчаянным испытанием. Рассказывают, что лишившихся конечностей офицеров, заплативших солдатам за то, чтобы их несли, сбрасывали с носилок. Очевидец отметил, что полнейшая деморализация «подавила все благородные чувства»{672}. Французы не знали, что вдоль всего берега, по которому они шли, грунтовые воды подходят довольно близко к поверхности, и если бы они выкопали яму глубиной лишь несколько метров, то нашли бы воду. «Бонапарт ехал на своем верблюде, и нашим лошадям пришлось идти утомительным шагом», – вспоминал Догро{673}. Как Наполеон докладывал Директории, «ежедневно приходилось преодолевать 11 лье [46,7 километра], чтобы добраться до колодцев с тепловатой, пахнущей серой соленой водой, которую пили охотнее, чем доброе шампанское в ресторане»{674}. Другой военный в письме, перехваченном и опубликованном англичанами, рассказывал: «Недовольство всеобщее… Видели, как солдаты на глазах главнокомандующего кончают с собой, восклицая: “Это все твоя работа!”»{675}

Наполеон вошел в Каир 14 июня, заранее распорядившись