Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

превратить в итальянский город в Африке. «Салют дуче, основателю империи» – такое новое приветствие придумал Стараче. В витрине каждого римского книжного магазина красовались портреты Муссолини. Посетивший Италию британский журналист Стивен Поттер писал о «нации воинов», радикально отличающейся от «скучного, нечеловечного германского милитаризма», Италии радостной, очищенной от грязи, единой и благонравной. Немногие оставшиеся диссиденты либо залегли на дно, либо уехали из страны. «Старый антифашизм мертв», – заявил Карло Розетти, один из политических лидеров, пытавшийся из парижской ссылки оживить оппозицию Муссолини. Война, хоть и победоносная, оказалась для Италии разорительной, на нее ушла треть золотовалютных резервов страны. Что не мешало генералу Бадольо, получившему после войны титул герцога Аддис-Абебского, заявлять с гибельным самообманом: «С такими солдатами Италии никто не страшен».

В Базилике Максенция[52] к четырем картам, отражающим расширение Рима от самых первых поселений, добавилась еще одна – карта империи, появившейся с завоеванием Эфиопии. Итальянские легионы вновь завоевывали мир.

Настроение в Европе менялось. Германия окрепла и превращалась в реальную угрозу. Италия после победы в Эфиопии тоже выглядела значительно сильнее. Начиналась бесконечная опасная игра по перетасовке военно-политических союзов: Муссолини метался от одного лагеря к другому – то к соглашению с Гитлером, то обратно к единству с Францией и Британией.

В идеологии фашизма появилась новая, или, по крайней мере, значительно четче сформулированная концепция: вопрос расы. Муссолини неоднократно говорил, что его никоим образом не привлекают ни увлечение нацистов евгеникой, ни нападки Гитлера на евреев. Но в числе обоснований захвата Эфиопии была и идея о «цивилизационной миссии» для страны, «веками погруженной во тьму». Речь не шла, разумеется, о смешении итальянцев и африканцев: расовая сегрегация должна была стать неотъемлемой частью более широкого осознания концепции расы. Журналистам, пишущим об Эфиопии, было указано изображать местных жителей невежественными, праздными, «временами свирепыми», с варварскими обычаями и живущими в «примитивной природности». Они, как писал один из таких журналистов, «нечувствительны к физической и душевной боли и почти не знают проявлений радости».

Те же журналисты, впрочем, предпочитали умалчивать о широко распространенной в Эфиопии под названием madamismo проституции: использовании эфиопских женщин итальянскими солдатами и поселенцами. На фотографиях в итальянских газетах эфиопские женщины представали в виде «черных Венер», по большей части обнаженных и потому по определению греховных и развращенных, по контрасту со скромными итальянками-колонистками, прибывающими осваивать новые земли в длинных тяжелых платьях. Те же, кто «загрязнял» расу – преимущественно преступные элементы, а после Эфиопии еще и «небелые» – объявлялись неитальянцами. Итальянец должен был быть «расово чист».

В июне 1936 года, вскоре после возвращения Чиано из Аддис-Абебы, Муссолини отправил Эдду в следующую дипломатическую миссию с целью закрепить итальянский флаг и прощупать настроения еще одного потенциального союзника. На сей раз это была Германия, и Эдде поручалось быть дружелюбной, заинтересованной и очень внимательной. Визит должен был быть mondano-politico, то есть светско-политическим, а Эдда, решил Муссолини, уже подтвердила свою способность справляться с подобного рода заданиями.

По-немецки Эдда не говорила, и в Берлин прибыла одна. Как сообщала Frankfurter Zeitung: «Цель визита состояла в посещении различных организаций национал-социалистического государства», что на Эдду навевало смертельную скуку. Остановилась она у сестры Чиано Марии и ее мужа Марио Магистрати, занимавшего должность первого советника в итальянском посольстве. Весь Берлин был окутан в полотнища со свастикой, изображения свастики были повсюду – от стаканов с водой до постельного белья. Заголовки газет Der Angriff и Der Stürmer были неприкрыто антисемитскими: самые откровенные критики режима уже были в Дахау и Бухенвальде по обвинению в «государственной измене». По улицам маршировали штурмовики, газеты писали лишь то, что им велело пропагандистское ведомство Геббельса, западные дипломаты с трудом могли отслеживать происходящие события. Высокопоставленные нацисты захватили роскошные дома, в которых проводили пышные приемы и вечеринки.

Вскоре после прибытия Эдды в Берлин новый итальянский посол Бернардо Аттолико, опытный и разумный дипломат с не очень приветливыми манерами и вечно угрюмым выражением лица, устроил в ее честь ужин. Одна из гостей, журналистка Белла Фромм, записала у себя в дневнике, что «ярко-блондинистые» волосы Эдды выглядели неестественно. Она показалась Фромм очень похожей на отца, «совершенно неумеренной в потреблении любовников». Для ее развлечения пригласили «лихих летунов в блестящей униформе». Велось много уважительных разговоров об итальянской победе в Эфиопии. «Важная встреча, – отметил Геббельс в своем дневнике. – Германия приняла Эдду в свои объятия». Он знал Эдду еще по своим визитам в Рим, когда она проявила себя «прекрасной хозяйкой», принимая его у себя в квартире в Париоли, где переводчиком служила немецкая няня детей Чиано.

Эдда и жена Геббельса Магда подружились во время предыдущих встреч в Швейцарии. Белокурая, всегда прекрасно одетая Магда была на несколько дюймов выше своего злобно-насмешливого мужа с вывернутой стопой и лицом гнома. Эдда учила ее не обращать внимания на его измены и смотреть на брак всего лишь как на «одно из состояний человека». Магда, утонченная и владевшая несколькими языками, приложила немало усилий в Берлине, чтобы публично продемонстрировать их дружбу и оградить Эдду от навязчивых Риббентропов, которых она считала карьеристами. Вместе обе женщины выглядели элегантно и уверенно. Эдда держалась твердо и с достоинством: сильное лицо, стройная фигура, гипнотизирующий взгляд.

К Эдде и так относились с уважением, но все резко изменилось, когда 9 июня Магистрати сообщил ей, что в ходе перестановок в кабинете Муссолини Чиано получил пост министра иностранных дел. Новость была для нее полной неожиданностью. После этого, как Эдда писала позднее, немцы стали относиться к ней, как к королеве. Ее наперебой обхаживали высокопоставленные нацисты, и Эдда не без удовольствия принимала их лесть. Геббельс устроил в ее честь чайный прием у себя дома в лесистом и озерном районе Берлина Ванзе, на котором среди гостей был и сам Гитлер. Он вел себя с Эддой крайне дружелюбно, предложил ей воспользоваться его личным поездом и выражал свое безграничное восхищение Муссолини. Пригласил ее на прогулку вдоль озера. Геббельс в своем дневнике записал, что Эдда была «невероятно очарована» фюрером. Сама она впоследствии писала, что ей очень понравилось, как Гитлер играл с детьми Геббельса и что эта встреча решительно изменила ее прежнее мнение о нем как о марионетке со скрипучим голосом и чаплинскими усиками. Более элегантный, чем запомнился Эдде при первой встрече, он теперь произвел на нее впечатление «дружелюбного и воспитанного человека света» с «чарующими» голубыми глазами, хорошим чувством юмора и «низким приятным голосом». При всей своей бдительности и остроте характера Эдда оказалась весьма восприимчива к лести. Она, похоже, не замечала