Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

назвал Муссолини «ведущим государственным деятелем в мире» и сказал, что единению западных либеральных демократий нужно противопоставить основанный на антикоммунизме германо-итальянский альянс. Перед расставанием Гитлер подарил Чиано «Майн Кампф» с автографом, но помощнику своему сказал, что не выносит запах китайского лосьона после бритья. Чиано со своей стороны – так, во всяком случае, услышал один из его сопровождающих – пробормотал: «Идиот». «Следует ли нам считать Чиано великим человеком?» – спросили на пресс-конференции пресс-секретаря правительства Германии. «Нет, – ответил тот, – но он должен быть уверен в том, что мы так считаем». Как бы то ни было, был сделан, как сообщал в Париж Франсуа-Понсе, еще один шаг к созданию блока центральных держав: «Ils marchent donc ensemble».[55]

В отличие от Эдды, Чиано не информировал нацистское руководство обо всех своих встречах. Риббентроп, будущий министр иностранных дел Германии, ему сразу категорически не понравился, он обозвал его глупцом; Геринга обругал «толстым, грубым буйволом», способным, но интересующимся исключительно деньгами и побрякушками; он с опаской отнесся к «низкорослому, с лицом цвета оливок» калеке Геббельсу, лишенному «дурацкой откровенности своих коллег». Ему было совершенно очевидно, что Гитлер кровожаден и немного безумен. Германия, пришел он к выводу, находится «в руках людей очень посредственных, и мы должны этим воспользоваться». Оказавшись совершенно не в состоянии увидеть, понять и оценить растущую мощь этих людей в Европе, он вернулся со словами, что брутальных немцев легко могут переиграть более хитрые и изворотливые итальянцы. Грядущую опасность он сумел разглядеть ничуть не лучше Эдды.

В июле 1936 года Гитлер подписал с австрийским канцлером Куртом фон Шушнигом договор о признании суверенитета Австрии, но с совершенно очевидным прицелом на будущую ее аннексию. Муссолини не вмешивался, давая понять, что готов уступить Австрию, как неприятное, но необходимое пожертвование в пользу растущей близости с Германией. Эдда не ездила с Чиано в Германию в сентябре, но в ноябре она отправилась с ним в Вену. Приняли их холодно, Шушниг жаловался на нацистское вмешательство. У Чиано случилось обострение хронического заболевания уха. Сопровождавший их в поездке журналист Джованни Ансальдо отметил, что на фоне остальных жен дипломатов Эдда заметно выделялась. Она была tipo singolare – единственная в своем роде.

Эдда визит воспринимала в своем духе – ей было безумно скучно. После нескольких лет в Шанхае она любила говорить о себе, что может «разговорить и камень», но тем для разговора с Шушнигом она найти не смогла и назвала его нудным и тягомотным. Ей подготовили утомительную и унылую программу посещений школ, музеев и всякого рода организаций. Ей все это было ненавистно, но каждый день в восемь утра у отеля поджидал черный лимузин с сидящей в нем принцессой Штаренберг, членом Федерального совета. Принцессе было хорошо за 60, по словам Эдды, она была «менее приветлива, чем автомат, сухая, жесткая и отчужденная», и в разговоре с нею было совершенно невозможно выйти за пределы строго установленных формальностей. И дело было не только в принцессе: где бы Эдда ни оказалась, везде встречали ее с «ледяной холодностью».

Однажды утром их автомобиль замедлил ход, въехал во двор, и вдруг Эдда с огромным облегчением и радостью увидела в окнах у нее над головой улыбающиеся, смеющиеся лица и приветливо машущих ей рукой мужчин и женщин. «Я почувствовала, – писала она в воспоминаниях, – будто я просыпаюсь от кошмара». Она спросила, кто эти люди, и принцесса ответила, что это пациенты психиатрической клиники. Когда, по возвращении в Рим, она весело пересказывала эту историю Муссолини, «он хохотал, как ребенок».

Вскоре после выздоровления Анны-Марии Ракеле попросила Муссолини отказаться от своей роли руководителя Италии. «Темных туч на горизонте вроде бы нет», – говорила она. Дуче шел шестой десяток, и, хотя внешне он был вроде здоров, время от времени его мучили приступы вскоре выявленной язвы. Какое-то время Муссолини даже раздумывал над просьбой Ракеле, но разговор с созванными Стараче на виллу Торлония герарками убедил его остаться. В любом случае, объяснял Муссолини жене, дел еще много. Он должен завершить поставленную перед собой задачу. Подлинно фашистской Италии, о которой он мечтал, еще не было.

Глава 11. Фашисты играют

Заняв пост министра иностранных дел, Чиано сказал другу, что его палаццо Киджи станет «самым фашистским из всех фашистских министерств». К 1936 году традиционная дипломатия старой школы с ее протоколом и тонкостями, вышколенными манерами, сетью связей и отношений, общим языком – и все это ради сохранения равновесия и баланса сил – по всей Европе сходила на нет. В первые десять лет существования режима Муссолини произвел в министерстве ряд изменений, дав важные посты молодым перспективным фашистам, Гранди на посту министра тоже совершил ряд перестановок. Но на практике итальянские дипломаты были по-прежнему по большей части выходцами из тесного, обеспеченного социального круга. Министерство оставалось таким же, каким оно было всегда: националистическим, скорее, чем фашистским, продолжая традиции, заложенные чередой либеральных правительств. Все это должно было измениться. И хотя внешняя политика теперь занимала его куда больше, чем внутренняя, Муссолини был готов предоставить Чиано определенную свободу, продолжая, впрочем, пристально за ним приглядывать. Чиано намеревался в полной мере воспользоваться этой свободой.

У Чиано было много сильных качеств, и до сих пор они служили ему верную службу. Прекрасный организатор, он работал добросовестно и быстро, мгновенно схватывал и обрабатывал информацию, умел хорошо говорить, нравиться и знал, как очаровывать людей. Но в то же время он был слаб, избалован, легко поддавался лести, самовлюблен, чрезвычайно болтлив и, как и Муссолини, в высшей степени нетерпелив. Он мог быть импульсивно щедр и в то же время проявить жестокость. Ему также не хватало политической проницательности. Как говорил о нем позже Боттаи, он был «человек противоречий», с живым умом и ленивым интеллектом, с широким знанием культуры и минимальным представлением о жизни. Он мог вспомнить поверхностные детали, но его редко занимала суть дела. Он был «элегантен в одежде, но груб и вульгарен в разговоре». Пытаясь нравиться всем, пытаясь доказать, что он больше, чем муж Эдды и сын Костанцо, он в итоге не нравился никому.

Одним из первых его шагов в палаццо Киджи стала более плотная концентрация власти. Дипломатов старшего поколения либо отправили в отставку, либо перевели на незначительные посты, и вместе с ними из министерства ушли традиционная осторожность и вдумчивость. (Но, как было сказано в отправленном Боккини анонимном письме: «Пока у нас есть Человек [Муссолини], мы можем быть спокойны. А потом?»)

Те, кто пришел на