Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

Джуриати на посту первого секретаря партии сменил Акилле Стараче, низкорослый, темноволосый гимнаст-фанатик, относившийся к Муссолини с безграничным восхищением и обожанием. При его восьмилетнем правлении фашистская догма проникла во все поры итальянской жизни. Регулировали ее «Путеводитель по фашистскому стилю» и всевозможные сопутствующие ему директивы. Собственной индивидуальностью Стараче не обладал, что полностью устраивало Муссолини. Он беспрекословно подчинялся дуче, никогда не ставил под сомнение приказы, у него не было ни принципов, ни чувства юмора. Он обожал ордена и всевозможную форму, особенно военную. Уже через пять дней после вступления в должность он ввел специальный «салют дуче», обязательный при любом появлении Муссолини и сопровождаемый выкриком a noi, наш. За ним последовал целый шквал лозунгов, крылатых выражений, выставок, фестивалей, военных парадов и соревнований-конкурсов, как, например, на звание самой плодовитой матери или самого послушного фашиста. Для проверки физической формы старших герарков Стараче придумал специальные испытания. Тучные, немолодые мужчины должны были перепрыгивать через обнаженные штыки и кольца огня. Муссолини называл Стараче «величайшим хореографом режима», к чему сам Стараче добавлял «и мира».

Как глава Фашистской партии, Стараче по своим властным полномочиям уступал в Италии только Муссолини. Но со временем, в течение 30-х годов, он все больше и больше воспринимался как клоун, особенно по мере того, как указы его становились все более смехотворными. По мере абсурда он сравнялся в общественном мнении с Эддой и Ракеле. Когда же, наконец, в 1939 году он был смещен с поста, Чиано говорил, что итальянцы могут простить все, даже причиненный им вред, но никогда не простят человека, который им опостылел и их раздражает.

Чтобы ни у кого не возникало соблазна всерьез отступить от линии партии, существовал Боккини со своим могущественным аппаратом репрессий. Боккини было уже хорошо за пятьдесят, он сильно раздался и был в расцвете сил, лицо его, как ехидно заметил один из посещавших Рим иностранцев, «было все еще моложавым, но увлечение бургундским и омарами оставило на нем неизгладимые следы». Говорили, что его гардероб насчитывает восемьдесят костюмов, пошитых самым престижным римским портным. Царство его распространялось во все, даже самые отдаленные уголки Италии, оно теперь было разделено на зоны с полчищами информаторов – по слухам, число их превышало десять тысяч – и центральной базой данных в Риме. «Подрывные» элементы в этой базе данных были распределены по четырнадцати основным категориям, некоторые числились сразу в нескольких. Как говорил Боккини, «чем больше итальянцы напуганы, тем они спокойнее». В течение шести лет в его картотеке накопилось 33 миллиона донесений. На многих из них есть пометки красным карандашом, сделанные лично Муссолини. Эдду, куда бы она ни направлялась, сопровождал теперь эскорт мотоциклистов и охранников, донесения которых также исправно оказывались на столе дуче. Такое постоянное наблюдение могло ее бесить, но далеко не она одна находилась под столь жестким контролем.

Одним из лучших информаторов Боккини была актриса по имени Биче Пупесчи, которая, как и шпионка за номером 35 по имени Диана, поставляла ему всевозможную скандальную информацию из жизни аристократов, иностранных посольств, мира театра, кино и прессы. Пупесчи зарабатывала 20 тысяч лир в месяц и обладала собственной сетью из сорока агентов рангом пониже, в числе которых были и аристократы, с удовольствием доносившие друг на друга. Приемы у Изабеллы Колонны стали лишь одним из многочисленных светских собраний, о которых она регулярно поставляла отчеты. Ей удалось вовлечь в свои сети высокопоставленного католического священника – монсеньора Умберто Бениньи, который жестко третировал молодых священнослужителей и тех, кто, по его мнению, с недостаточным рвением относился к фашизму, в то же время снабжая Пупесчи информацией о происходящем внутри Ватикана. Ценными информаторами были также Capi palazzi, швейцары дворцов и многоквартирных жилых домов.

С докладами к Муссолини Боккини ходил ежедневно, всякий раз не забывая изображать изумление, когда дуче делился с ним результатами последних изысканий Ракеле и ее шпионской сети: на самом деле обо всем этом Боккини знал и сам. К середине 30-х годов «вице-дуче», как стали теперь называть Боккини, имел все основания чувствовать удовлетворение. Покушений на жизнь Муссолини не происходило уже почти десять лет. Докучливые коммунисты и социалисты были задавлены, разнообразные антифашистские организации и ячейки распущены, а их члены либо посажены в тюрьму, либо бежали за границу, главным образом в Париж, где жили в нищете и мрачно наблюдали за тем, что происходит на родине. Сам до предела коррумпированный, Боккини развязал войну против спекулянтов и черного рынка. Он тщательно следил за степенью фашистского рвения итальянцев, подавляя малейшие признаки отступления от веры и неповиновения. Его сеть шпионов и информаторов была призвана служить барометром общественного мнения и настроений в стране: и то и другое было в данный момент, как ему сообщали, выше всяких похвал.

Выкованный Муссолини «новый итальянец» был предан, послушен, боевито настроен, силен, спортивен и трезв; жена его экономна, непривередлива и обладала пышными формами. Эдда и Чиано, предназначенные служить воплощением этого фашистского идеала, были практически во всем его противоположностью. Материнского чувства в Эдде практически не было, она была худа, своенравна, сильно пила и ужасно вела хозяйство. Не играла ни на одном музыкальном инструменте и музыку не жаловала, зато любила ездить за границу и следовала французской моде. Чиано был человеком мягким, тщеславным, в себе неуверенным, с дорогими вкусами, по образованию и наклонностям добропорядочный буржуа, не безжалостный и не кровожадный, он не любил ни заниматься спортом, ни следить за ним. Чем выше Чиано поднимался, тем более разительным был этот контраст, и чем глубже он погружался в римское светское общество, тем больше он отдалялся от других герарков, которые и так относились к нему довольно пренебрежительно, как к сыну Костанцо и зятю Муссолини. И у Чиано, и у Эдды были многочисленные романы. Эдда признавала, что спала с другими мужчинами, но дети у нее были исключительно от мужа. В своих высказываниях она была несдержанна, иногда даже груба, и заявляла, что в мире, где все искусственно и размеренно, она решила всегда вести себя естественно, и говорить то, что думает. Ни Эдда, ни Чиано не обладали тем, что было так дорого сердцу Муссолини, – близостью к народу, к массам, и оба знали, что в народе их не любят. Они не были и не ощущали себя правильными фашистами – Эдда даже не удосужилась вступить в партию, с презрением относились к абсурдным правилам Стараче и не обращали на них никакого внимания.

11 мая 1935 года Чиано и Эдда отправились в Лондон, по крайней мере, отчасти