Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

— в рамках этого круга — и спросил Иосифа Бродского, не согласится ли он написать предисловие к такой книге. Он сказал, что охотно напишет, добавив с оттенком грусти: «Вообще-то я сам обязан был что-то такое сделать. Но…» — «Но всего, что обязан, сделать невозможно», — мысленно закончил я. Бродский поддержал мой проект рекомендацией, и через год мне выделили под него стипендию в Институте Кеннана — которой я по семейным обстоятельствам так и не воспользовался…

Часа через полтора разговора он предложил выйти в сад. Был март, под деревьями еще лежал снег. Помню, что Иосиф выглядел очень хорошо в этот день, он казался счастливым, на щеках был здоровый румянец.

Вот тогда он мне предложил: «Почему бы вам не приехать сюда преподавать? Только не русскую литературу, как все эти халтурщики, а английскую. Я бы мог помочь вам кое-какими своими связями». Уверенность Бродского, что русский может лучше преподавать английскую поэзию, чем американец, меня умилила и смутила. «Мало у вас дел, чтоб еще хлопотать по моему поводу», — пробормотал я. «Но ведь это не вы меня просите, а я сам предлагаю», — возразил он.

Когда мне настало время уезжать, Бродский развил бурную деятельность, позвонил друзьям-коллегам, уточнил расписание на автобус и где продаются билеты, отвез меня покупать билеты, а потом на автобусную остановку. Стоя рядом со мной на остановке, вдруг заметил, что у меня кончились сигареты, и, несмотря на мои протесты, нырнул в машину, поехал и купил мне сигареты. Есть воспоминания одного из его питерских друзей, которого он провожал до дома, а в подъезде от избытка чувств — схватил в охапку и внес на пятый этаж. Так что мне еще повезло.

7

Из Хедли путь мой лежал в Ганновер, штат Нью-Хэмпшир, на границе штата Вермонт. Опять самые что ни есть фростовские места. Здесь еще лежал снег. Лев Лосев, профессор кафедры русского языка Дартмутского колледжа, сразу мне ужасно понравился. У него были безукоризненные петербуржские манеры и при этом — ни малейшего пафоса, ничего слишком. Впоследствии мне довелось общаться с ним и переписываться, почти до самых последних его дней, — он всегда оставался равен себе самому.

Мне страшно нравилось и нравится, что, оставаясь в жизни таким сдержанным и корректным (почти политкорректным), в стихах он мог быть каким угодно — дерзким, ироничным, надменно-презрительным, — здесь он давал полную волю своему поэтическому темпераменту. Например, в стихотворении, где поэт (абстрактный) говорит про свою обслюнявленную патриотами родину:

«Понимаю — ярмо, голодуха,

тыщу лет демократии нет,

но худого российского духа

не терплю», — говорил мне поэт.

«Эти дождички, эти березы,

эти охи по части могил», —

и поэт с выраженьем угрозы

свои тонкие губы кривил.

И еще он сказал, распаляясь:

«Не люблю этих пьяных ночей,

покаянную искренность пьяниц,

Достоевский надрыв стукачей,

эту водочку, эти грибочки,

этих девочек, эти грешки

и под утро заместо примочки

водянистые Блока стишки…»

И так далее. Вплоть до потрясающей концовки, которая, не отменяя ни одного сказанного слова, все сразу преображает и превращает карикатуру — почти в икону.

Но гибчайшею русскою речью

что-то главное он огибал

и глядел словно прямо в заречье,

где архангел с трубой погибал.

Лев Владимирович (я всегда называл его только так, хотя русские знакомые все поголовно звали его Леша) привез меня в их с Ниной дом в Вермонте, неподалеку от Ганновера, и предупредил, чтобы я сам на улицу не выходил, поскольку к ним в сад забредает медведь. Было по-деревенски уютно, в комнатах стоял сосновый запах. Я подарил Лосеву такого же Спайка Миллигана, как и Бродскому, с детскими стихами и «Грустно-веселой историей Лысого льва», а Лосев подарил мне оба своих сборника, вышедших к тому времени в Америке: «Чудесный десант» (1985) и «Тайный советник» (1987). На «Тайном советнике» он оставил такой стишок:

Немало я, monsieur Кружков,

извел карандашей и ручек,

немало вывел я кружков,

крючков и прочих закорючек;

то кучкой, то по одному —

кривляются, озорничают;

и сам теперь я не пойму,

что эти знаки означают.

Допустим, каламбур с кружками не ахти как остроумен. Зато «Чудесный десант» он надписал так:

Грустно-веселая история Лосева Льва

— дружески Г. Кружкову

Л. Лосев

Hanover, New Hampshire

29/1–93 г.

Кстати сказать, если Бродский со своей редеющей шевелюрой еще мог принять Лысого льва на свой счет, то у Лосева Льва никакого сходства с ним, кроме чисто фонетического, даже не намечалось: он был от природы кудряв, как Пушкин. Мне даже показалось: как ссыльный Пушкин в Михайловском. Я потом написал ему такое алаверды:

Наверно, трудно, Лосев,

Опальный Север бросив,

В вермонтской глухомани

Жить в домике без няни.

Когда большая, на целый разворот, подборка Лосева появилась в «Огоньке», ей была присуждена премия журнала за лучшую поэтическую публикацию года. По ней многие читатели в России (и писатели) впервые познакомились с этим поэтом и поразились его оригинальности, его высочайшему поэтическому классу.

Наше общение по электронной почте (и по телефону) сделалось более частым, начиная с осени 1994-го, когда я три года провел в Нью-Йорке; кроме того, один летний сезон мне посчастливилось провести рядом с ним в Русской летней школе в Норидже. (Там, кстати, я познакомился с Ефимом Эткиндом, Наумом Коржавиным и другими замечательными личностями.)

Кроме скучных глав диссертации, которые я присылал Лосеву на отзыв, мы порой обменивались и стихами, и переводами. Его вариант «Похвалы коту Джеффри» Кристофера Смарта кажется мне лучше моего (недаром он так любил и уважал собственного кота); зато, когда я послал ему перевод стихотворения Иосифа Бродского «Fossil Unbound», он наградил его такими похвалами, что мне даже совестно их тут приводить. Стихотворение, конечно, хулиганское, но порой хочется сыграть и хулиганскую роль. В названии аллюзия — тут она важная, смыслообразующая — на драматическую поэму Перси Биши Шелли «Прометей раскованный» (Prometheus Unbound).

Архизмей раскованный

Шесть часов пополудни. Губу брезгливо наморщив,

Смерматозавр Королевский влезает в ворота рая.

— Музыка, милая Хельга, это щекочущий кончик рояля.

Посмотри, как пальмы враскачку трутся в окошке.

А это малыш твой, Хельга? Доброе утро!

Он собирает марки,