Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

Как государство богатеет,

И чем живет, и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет.

Как мы помним, бестолковому Онегину так и не удалось постичь «стихов российских механизма», а этот индиец, заблудившийся между Китаем и Россией, усвоил не только «механизм» онегинской строфы, но и сам дух пушкинского романа так глубоко, как ни один из английских и американских переводчиков «Евгения Онегина».

В итоге рецензию я написал, даже получил за нее гонорар, но напечатана она не была, потому что ровно на том номере, куда поставили статью, журнал «Америка» закрылся — Госдепартамент перестал его финансировать.

Потом Викрам Сет приезжал в Москву по приглашению Британского совета, и мы с ними познакомились: катались на метро, гуляли по пушкинским местам. Тогда в его облике еще не было того ошеломляющего сходства с Пушкиным, которое проявилось через пятнадцать лет, когда он приехал на презентацию своего романа в русском переводе Андрея Олеара.

3

Инстинкт переводчика и genius loci влекли меня к современной американской поэзии. Я стал понемножку складывать в голове свой список имен. В том же журнале «Америка» в интервью с Иосифом Бродским я прочел, что если бы «мне (то есть ему) выпало родиться американским поэтом, то я хотел бы стать чем-то средним между Ричардом Уилбером и Энтони Хектом». Мне удалось встретиться и побеседовать с Хектом, преподававшим как раз в Вашингтонском университете. Я мечтал получить аудиенцию у Ричарда Уилбера и Джеймса Меррила, но они жили далеко, в других штатах.

Я еще не переводил, а только читал и примеривался. Лишь возвратившись домой, я перевел и напечатал в «Огоньке» большое стихотворение Энтони Хекта «Прозрачный человек» — монолог девочки, умирающей в больнице от лейкемии. В нем Хект использует жанр драматического монолога, заставляя вспомнить из английских поэтов прежде всего Роберта Браунинга, а из американских — Роберта Фроста. Его стиль аскетичен, лишен украшательства и эффектов. Вообще ничего лишнего. Но как замечательно переданы в этом непритязательном рассказе стерильная тоска больницы, и мисс Куртис с ее тележкой подарков, и гравюра зимнего пейзажа за окном, и трагизм глубоко запрятанной боли — то, что Тютчев называл «божественной стыдливостью страданья». Но острее всего — попытка человека распутать «перепутанный клубок», разрешить загадку жизни и смерти — последнее и тщетное его усилие перед уходом.

Через несколько лет Энтони Хект был вынужден уйти из университета. В предисловии к стихотворению Rara Avis in Terris («редкая птица на земле» — лат.), опубликованном в сборнике «Лучших стихов 1998 года», Хект писал, что, по его ощущению, «свирепость внешней и внутренней политики, тяга к силовым решениям достигли, наконец, и спокойных коридоров академии, где я так долго был счастлив среди своих студентов и коллег. Но вдруг, как бы внезапно, литература, которую я любил и преподавал, стала рассматриваться всего лишь как проявление каких-то социальных язв, гендерных, сексуальных, расовых и других базисных проблем, вскрыть которые можно только с помощью специальных методов, не только имеющих слабое отношение к литературе, но и откровенно ей враждебных. Философы, давным-давно объявившие о смерти Бога, теперь прокламировали и смерть автора, таким образом оставшись полными и единовластными хозяевами факультетов английского литературы».

Впоследствии, когда я ближе познакомился с академической жизнью в Америке, это совпало и с моими грустными впечатлениями. Человек вроде Хекта, интеллигентный и мягкий, лишенный крепких локтей, становится поистине «редкой птицей на земле».

4

Уезжая в Америку, я кроме библиотечных штудий имел в виду и другую, затаенную цель. В то время (1992–1994 годы) я работал редактором отдела поэзии в «Огоньке», самом прогрессивном тогда перестроечном журнале. Это послужило мне предлогом, чтобы встретиться с некоторыми людьми, с которыми очень хотелось познакомиться. Я повидался с Львом Лосевым — и по приезде домой напечатал в «Огоньке» первую большую подборку его стихов в России. В Йейле меня на два дня приютил Томас Венцлова, чьи стихи я привез домой с той же целью, и они в переводе Александра Кушнера появились у нас в журнале. Что касается Бродского, то я при встрече с ним тоже в какой-то момент заикнулся: «А не дадите ли вы что-нибудь для „Огонька“?» На что он на секунду замялся, а потом сказал, как бы извиняясь: «Понимаете, я сейчас пишу мало. У меня есть некоторые дружеские обязательства, прежде всего перед ленинградской „Звездой“. То немногое, что появляется, я отдаю им». Так что выцыганить у Бродского стихи для «Огонька» мне не удалось. Но это и не было моей целью. С Бродским мне просто очень хотелось познакомиться и поговорить. Один из моих коллег по журналу, побывавший до этого в Америке, дал номер телефона. И я позвонил из Вашингтона и сказал: «Я такой-то, приехал работать в Фолджеровскую библиотеку, потому что сейчас занимаюсь Джоном Донном и его современниками, перевожу и готовлю книгу». Он мне на это моментально ответил: «Мне это очень, очень интересно. Давайте обязательно встретимся. — Так он среагировал на имя Джона Донна. — Я скоро должен буду на пару дней приехать в Вашингтон, на чтения, вот тогда и поговорим». Но тут же он сам перебил себя: «Нет, знаете что, так будет неудобно. Все мое время в Вашингтоне расписано по часам. Получится суета. Давайте лучше вы ко мне приедете сюда, в Массачусетс».

И я к нему действительно приехал. В конце января наметил себе поездку по городам восточного побережья. Сначала побывал у Томаса Венцловы в Коннектикуте, а потом по плану должен был поехать в Массачусетс к Бродскому, а от Бродского — к Лосеву в Вермонт.

В Вашингтоне я увидел Бродского только издалека, на сцене, рядом с директором Библиотеки Конгресса Биллингтоном и нашим послом Лукиным. Это было уже 24 февраля на вечере памяти Анны Ахматовой. Но вот интересное совпадение. В тот февральский день, когда в Вашингтоне неожиданно выпал снег, я написал стихи и назвал их «Строки, написанные в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне» («Зима. Что делать нам зимою в Вашингтоне?»). Впоследствии оказалось, что Бродский той же зимой в Вашингтоне сочинил по-английски стихотворение (при жизни не напечатанное) с похожим названием: «The Lines Written for the Winter Recess» («Строки, написанные в зимние каникулы»).

5

На что похожа Америка? Америка похожа на Эгейское море. На западе ее обитают племена воинственных голливудцев, на востоке лежат торговые города финикийцев