Читать книгу - "Королевы второго плана - Сергей Владимирович Капков"

фильме «Заговор обреченных», ее даже отметили Сталинской премией. А потом я снималась совсем немного. Могу назвать разве только «Всё остается людям».

– А как же «Покровские ворота»? Для тех, кто не ходит в театр, Софья Пилявская – это прежде всего тетя Костика!

– Ой, как я не люблю этот фильм! Миша Козаков висел на мне, как гиря, чтобы я сыграла эту тетку! Тоже оказался мальчик с умом. А всё потому, что у меня было «высокое знакомство» – с Лапиным. Он был руководителем Гостелерадиофонда и другом Брежнева, и от него зависело – пустить это самое произведение на телевидение или нет. И прямо свет клином сошелся на мне! По совести говоря, я согласилась из меркантильных соображений. Мне надо было зарабатывать деньги, потому что не хотелось менять жизнь, менять привычки. Поэтому иногда я шла на компромиссы. Я не люблю «Покровские ворота», потому что считаю, что не надо пытаться налить в стакан пол-литра. А Миша всего туда намешал. И что получилось?.. А другие картины я даже не помню! Недавно мне подарили фотографию из фильма «Выстрел в спину», а я и забыла, что там снималась.

– Студенты изменились, кинематограф изменился, а что вы можете сказать о театре, которому посвятили всю жизнь?

– Конечно, театр меняется. Другие времена, ритмы – это естественно. Но куда делась дисциплина? Ведь она в театре была железная! Конечно, не как в монастыре. Были проступки, но были и наказания. Были и романы, но не было пошлятины. Такой вседозволенности и всепрощения, как сегодня, просто не могло быть! По Немировичу можно было проверять часы. Стрелка подходила, и он появлялся. Станиславский иногда опаздывал по состоянию здоровья. Когда он однажды опоздал очень сильно, минут на двадцать, наутро на доске приказов появилась записка. Точного содержания не помню, но приблизительно было написано так: «Вчера по непредвиденным обстоятельствам я опоздал на репетицию на столько-то минут. Прошу меня простить. К. С. Станиславский-Алексеев». Это было начало 1932 года, мы репетировали «Мертвые души», появление Чичикова на балу. Он гонял нас с полудня до момента, пока к нему не подошел главный машинист сцены Титов и не сказал: «Константин Сергеевич, надо ставить декорации на вечерний спектакль». Мы репетировали без перерыва! Под живой оркестр! Плясали и плясали, никто не отдыхал. «Не верю! Назад! Назад! Не верю!!!» Когда его прервали, он продолжил репетицию в нижнем фойе, а потом освободил только тех, кто занят в спектакле. Вот это я называю служением театру, идее!

Немирович-Данченко поддерживал дисциплину, пока был жив. Очень много для театра сделал Иван Михайлович Москвин. Без него мы погибли бы в эвакуации, он был таким отважным! Ничего не боялся, хлопотал за всех. Он же был депутатом Верховного Совета и использовал все возможности. Помню, пытался найти своего младшего сына – летчика, без вести пропавшего. И у меня родные пропали. Так он взял мои документы: «У меня всё-таки надежнее, буду сразу всех искать». И не нашел. Ни своих, ни моих. Про Москвина тоже много ерунды говорили, будто он пил. Неправда. Ему удалили почку, и он периодически ложился в больницу. А веселым он мог быть и с двух рюмок. А сейчас стакан ахнут, в селедку – окурок, и кто гениальнее?

Очень страшно стало, когда умер Хмелев. На сцене, в сорок четыре года… Мы всерьез опасались за будущее МХАТа. А когда не стало Москвина, всё в свои руки взял Кедров, и покатилось под уклон. Шли старые, «уцененные» спектакли, кто-то что-то доигрывал. Артистов делили, ссорили, старики сидели без работы. И приглашение в 1970 году Олега Николаевича Ефремова стало совершенно правомерным. Кедров лежал с инсультом, директором была Тарасова. А какой она директор? Она актриса! Было очень зыбко… И старики второго поколения – Яншин, Ливанов, Грибов, Станицын, Кторов, Прудкин и другие, – сговорившись между собой, позвали Ефремова.

Конечно, всё было непросто. В «Современнике» оставались его сверстники, они вместе создавали театр. А здесь – возрастная дистанция. Ефремову надо было подлаживаться под МХАТ, а он это не очень умел и потому совершил много ошибок. Но одно дело он сделал замечательное – достал пьесу Заградника «Соло для часов с боем». И, слава богу, она осталась на пленке. Это настоящий образец ансамбля, мастерства и служения сцене. Андровскую и Яншина возили из Кремлевки, они были уже при смерти. Андровская – после сложнейшей операции, раны не заживали, вся залепленная пластырями. Яншин – на изуродованных ногах, за сценой не мог ходить. Врачи были в ужасе, они сперва не разрешали работать, говорили, что это безумие. А потом смирились и дежурили за кулисами. Они поняли, что этих старых артистов остановить невозможно, на сцене они счастливы. Это поколение играло до тех пор, пока ноги позволяли хотя бы стоять. У нас, кстати, не было бюллетеней вообще! Мне выдали один, когда я лежала в больнице. В другой раз, когда мне загипсовали ногу, я всё равно приезжала в театр. Мне снимали гипс, массировали, мыли ногу, и – на спектакль. А потом опять в гипс. И это считалось совершенно естественным! А сейчас чуть горло запершит – больничный.

– Софья Станиславовна, какую позицию вы заняли при разделе МХАТа в 1987 году? К тому времени из актеров старшего поколения, помимо вас, оставались только Степанова и Прудкин.

– Никакую позицию я не занимала. У меня такой принцип. Думаете, с Олегом Николаевичем у меня всё просто складывалось? Одно время он меня вообще не замечал. Стараниями доброжелателей. А я молчала, никуда не ходила, ни на какие собрания. И, самое интересное, я последняя узнала, что оказалась в труппе Ефремова. Кто-то меня спросил: «Почему вы тут сели?» – «Мне и тут хорошо». – «Так вам же там надо сидеть!» – «Почему?» – «Ну что вы, маленькая?» – «Нет, уже старенькая». – «Так вы же у Олега Николаевича!» Вот так я узнала о своей участи. Ангелина Осиповна Степанова, как секретарь парткома и первая актриса, конечно, участвовала в разделе. И Марк Исаакович Прудкин тоже. А я не считала возможным для себя выступать, кого-то в чем-то обвинять. Пускай сами разбираются. А я буду играть, что мне осталось. И, очевидно, моя позиция правильная. Сейчас я не могу отметить ничего, кроме большого уважения и какой-то даже заботы и нежности по отношению ко мне со стороны Олега Николаевича. Я ничего у него не выпрашивала, и за меня никто не просил. И вообще, я единственный человек из стариков, кто называет его Олегом Николаевичем и обращается к нему на «вы». И он говорит мне «вы» и называет Софьей