Читать книгу - "Королевы второго плана - Сергей Владимирович Капков"

она просто приказала отцу привезти Лену к нам, и он подчинился. Такое странное и трудное было время. Для меня это высшее проявление духовности. Я бесконечно благодарна моим родителям за то, что они уберегли нас от непонятных нам драматических жизненных поворотов и воспитали в абсолютном уважении, любви и преданности по отношению и к маме, и к папе.

– Станислава Станиславовича репрессировали, как и многих его друзей и соратников?

– Да, в тридцать седьмом. О судьбе отца я узнала только полвека спустя. Несколько дней его с другими арестантами в закрытом товарном вагоне возили вокруг Москвы, создавая видимость отправки на север. А потом, доставив на Лубянку и не добившись нужных показаний, расстреляли. Когда его арестовали, наш «правительственный» театр тут же всё узнал. Меня вызвал наш «красный» директор Боярский и шепотом сообщил: «Всё, что я могу для вас сделать, – подписать заявление об уходе по собственному желанию». Он продиктовал мне текст, и я написала. Немировича в Москве не было, а Станиславский уже в театр не ходил, работал у себя дома. Всю документацию ему носили, обойти его было нельзя, как бы ни хотелось. И когда ему предъявили эту бумажку, он спросил: «Почему?» – «Ну как же, она дочь врага народа!..» – «И что?!» Кончилось тем, что Константин Сергеевич заявление порвал. А я всё ждала увольнения, удивлялась: почему меня пускают в театр? Только потом узнала, что спас меня Станиславский. Больше того, некоторое время спустя мне присвоили звание заслуженной артистки, что для дочери врага народа казалось совсем уж невозможным!

Однажды Константин Сергеевич вызвал меня к себе домой и сказал: «Почему вы не приходите ко мне? Почему перестали учиться? Вы так самонадеянны? Думаете, что всего достигли? Верите комплиментам? Меня предали старики, не верят в систему. Но вы, молодежь, должны использовать мой опыт». На самом деле Константин Сергеевич не знал, что к нему не пускали даже стариков, не говоря уж обо всех других! Домашний доктор обманывал супругу Станиславского, говоря ей, что малейшее волнение может трагически отозваться на сердце Константина Сергеевича. Его отгородили от всех глухой стеной. И что я могла сказать этому гениальному человеку? «Дайте мне слово, что придете», – потребовал он. Я дала. И солгала. Константин Сергеевич вправе был думать, что я тоже предала его…

Сейчас много неправды говорят и про Константина Сергеевича, и про Владимира Ивановича: и что они подхалимы, и что угодники власти… С ними считались! Ведь почему меня оставили? Не хотели связываться со Станиславским. Ему трудно было объяснить политическую подоплеку вопроса, если его устраивала актриса. Он в жизни был непосредственным, как ребенок. Только в работе его невозможно было обмануть.

– У вас был счастливый брак с замечательным мхатовским актером Николаем Дорохиным…

– Да, счастливый и, к сожалению, недолгий. Мы только познакомились, а он уже всем представлял меня как свою жену. Когда мы действительно поженились, я рассказала об этом только маме. Отца пригласили уже в новую квартиру, которую нам дали некоторое время спустя как молодоженам. Но Николая вызвали на съемку, и мы перенесли их знакомство на следующий день. А ночью отца арестовали. Не дождавшись его звонка, я приехала к нему в Дом на набережной и увидела опечатанную дверь… Через четыре месяца взяли Елену Густавовну. Но насколько все они были наивны и растеряны! Лена писала жалобу на то, что с ней происходило, на имя Берии…

– Во время войны МХАТ постоянно отправлял на фронт актерские бригады. Вы часто выезжали?

– Когда началась война, нам дали два часа на сборы и эвакуировали в Саратов. Там мы пробыли девять месяцев, оттуда бригады выезжали на фронт. Во все бригады включали Николая Дорохина и Анастасию Зуеву – одиннадцать выездов! В общей сложности они провели на фронте почти год. Я выезжала четырежды. Помимо участия во фронтовых бригадах, мы дали очень много концертов в войсках и госпиталях. У нас с Борисом Ливановым был ударный по тем временам номер из «Кремлевских курантов», с которым мы выступали перед бойцами с самыми тяжелыми ранениями. Они лежали в гамаках – без рук, без ног, без лиц. Те, от которых отказались родные, и те, которые сами не хотели возвращаться домой. На всю жизнь осталось страшное впечатление!

Было и физически очень трудно. В ноябре мы выступали под открытым небом в платьях, как в Колонном зале. Так нам советовал Немирович-Данченко.

– Под бомбежки попадали?

– Бомбежки для меня пустяки! Мне было важно видеть небо, только бы не сидеть в подвале. Как-то раз нас очень сильно бомбили: три захода по девять мессеров. Помню, как Алла Тарасова стояла под стеной и держала перед собой сумку – это она так от осколков спасалась. Как мы живы остались?! Ни одной царапины ни у кого из бригады. Зато зрителей заметно поубавилось. Когда мы вылезли из какой-то щели, кто-то из солдат лежал, кого-то несли, вели под руки. Во втором отделении в зале было намного просторнее.

– Вы преподавали в Школе-студии МХАТ, у профессора Пилявской много именитых учеников: Вячеслав Невинный, Владимир Кашпур, Александр Лазарев, Анатолий Ромашин, Алла Покровская, Альберт Филозов, Нина Веселовская. Вам нравилось работать со студентами?

– Я начала преподавать в 1954 году, после смерти моего мужа. Николай умер за несколько минут до наступления Нового года. Мы пошли встречать праздник к Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой. Входя в квартиру, он оступился и сильно ударился головой о порог. Скорая помощь не смогла спасти его. Николаю было всего сорок восемь лет. У меня осталась только мама. Брат и сестра погибли в войну. Студия стала какой-то отдушиной. Я преподавала тридцать четыре года, потом ушла, потому что невозможно стало совмещать с работой в театре. Да и, по совести сказать, уже не очень-то было интересно. Студенты (не все, конечно) смотрели равнодушными глазами. Начинаешь им рассказывать, а вид у них, будто говорят: «Ну ладно… ну что ты нам можешь еще сказать?» Несколько раз я это заметила – и ушла.

– В 1920-х и 1930-х годах многие театральные актеры начали сниматься в кино, некоторые на сцену больше не вернулись. А как вы относились к кинематографу?

– Видите ли, меня очень поздно стали снимать в кино. Если говорить правду, то, во-первых, у меня была совершенно несоветская внешность, а во-вторых, режиссеры снимали преимущественно своих жен. Хотя на пробы меня приглашали и до войны даже утвердили на роль Женни Маркс. Козинцев и Трауберг собирались снимать трехсерийную картину с Черкасовым в роли Энгельса и Штраухом в роли Маркса. Помешала война. Первая моя большая работа была в