Читать книгу - "Делакруа - Филипп Жюллиан"

придумывал шарады, выряжаясь то старой англичанкой, то австрийским императором. А дети баронессы Дюдеван были чудо как хороши. Морис, фантазер, со склонностью к живописи, оказался впоследствии подавленным личностью матери. Соланж, красивенькая тринадцатилетняя злючка, уже испытывала свои чары на приезжающих; мать она ненавидела и изо всех сил старалась поссорить ее с друзьями.

Итак, политики всякого толка изгнаны из Ноана; Делакруа даже рад, что не приехал Бальзак: «Я вовсе не огорчен: этот болтун разрушил бы наш беспечный союз». Лишь одна гостья по душе всем троим — Полина Виардо, поющая им под аккомпанемент Шопена давно позабытые чарующие арии Порпора[584] и Мартини[585].

Чудесные, незабываемые дни в Ноане Делакруа запечатлел на полотне. Композитор сидит за фортепьяно, позади него, в полумраке — Жорж Санд, олицетворенное вдохновение; так, положив руку на плечо возлюбленного и тихонько подбадривая: «Смелее, бархатные пальчики!» — стояла она обычно, когда тот импровизировал. В эти минуты и зародилась уникальная страница в творчестве Делакруа: ни разу ни одна другая сцена из современной жизни не показалась ему достойной воплощения на холсте. На всем огромном этюде, выполненном в размытых сероватых тонах, Делакруа завершил только голову Шопена, предрекая тем самым печальную участь картины. Ее будущий владелец, смекнув, какой барыш можно извлечь из портрета Шопена работы Делакруа, вырежет голову, — теперь портрет хранится в Лувре. Музыка, любовь и дружба — их неповторимый союз и мечтал воссоздать Делакруа. Вечера в Ноане дышат простотой и безыскусственностью, редкими в ту романтическую пору; но пусть расскажет о них сама Жорж Санд: «Шопен за роялем, не замечает, что мы его слушаем. Что-то сочиняет, словно нащупывает. Прерывается. „Ну же, ну! — восклицает Делакруа. — Вещь не закончена! — Не начата — одни рефлексы, тени да смутные очертания, никак не желающие оформляться… Я ищу цвет, а не нахожу даже рисунка. — Одно нельзя получить без другого, — возражает Делакруа, — но вы непременно найдете их вместе. — А если я найду только лунный свет? — Это и будет рефлекс рефлекса“». («Впечатления и воспоминания»).

А вот отрывок из письма Делакруа: «По временам в открытое окно врываются звуки фортепьяно — Шопен работает на своей половине, — а вместе с музыкой — запах роз и песнь соловья. Слишком прекрасна эта жизнь, расплачиваться за ее легкость придется упорным трудом». Таков Делакруа: все в нем — упорная воля, устремленная к величию. По возвращении в Париж он, невзирая на жару, принимается «работать, как вол», чтобы праздность не стала привычкой, чтобы тоска не одолела вновь.

Два месяца, проведенные в Ноане летом 1842 года, были, возможно, самыми счастливыми в жизни Делакруа. Одно из строений в левом углу двора оборудовали под мастерскую — вовсе без работы он не может, но работает играючи: дает уроки Морису, пишет «Воспитание Марии»[586].

Поскольку он не захватил холста достаточного размера, Жорж отдала ему кусок тика, приготовленный для корсетов. Здесь он впервые пишет цветы: огромные букеты, собранные на прогулках, быстро увядающие и снова восполняемые, благоухающие по коридорам запахом свежего сена. Устроившись за школьной партой, Санд тоже работает: пятнадцать страниц за утро, без единой помарки, красивым, ровным почерком. Она пишет «Консуэло» — лучшую свою книгу, единственный роман, который по-настоящему нравится Делакруа; в нем — отголосок их музыкальных вечеров, история женщины-ангела, певицы, утешительницы: так, по-видимому, представляла Санд свою роль подле Шопена. После возвращения с Балеарских островов физическая близость занимала так мало места в их отношениях, что сочинительница и впрямь сочла себя чуть ли не святой.

Однако столь возвышенной связи не выдержали нервы ни той, ни другого. Жорж начинает вздыхать: дескать, свою молодость она принесла в жертву здоровью Шопена, а тот, капризный и балованный ребенок, подверженный внезапным вспышкам гнева, то и дело причиняет ей боль, ставя в пример изысканных полек и подтрунивая над ее нагловатыми приятелями из демократов. И потому каждое лето Санд непременно зазывала Делакруа в Ноан. «Нескончаемые беседы и прогулки» вдвоем с Делакруа всегда приводили Шопена в хорошее расположение духа. Санд же находила в своем госте замечательного собеседника и снисходительного поверенного всех своих тайн. Но счастливым дням 1842 года не суждено было повториться ни на следующее лето, ни после. Санд — ей шло уже к сорока — становилась все несдержаннее и, наконец, отвела душу в очередном романе, где, то ли умышленно, то ли нет, вывела Шопена в образе князя Кароля, человека очаровательного, но, по сути, вполне заурядного. Сама же она — Лукреция Флориани[587], муза любви, — женщина значительно более земная, нежели Консуэло; как и во всех плохих романах, героиня страдает и погибает, став жертвой бессердечия князя. Дописав последнюю страницу, Санд созвала всех друзей слушать избранные отрывки. По мере того, как она читала, гости в ужасе переглядывались — сейчас Шопен узнает себя, вскочит, хлопнет дверью, — но ничего подобного не произошло: Санд выслушала похвалы с невиннейшей из улыбок, Делакруа же отправился провожать Шопена, приготовясь к буре, к приступу бешенства, которому только хорошее воспитание помешало излиться раньше. Однако тот лишь превозносил роман. Решительно — непредсказуемый народ эти славяне.

Начиная с 1845 года мыслями Жорж Санд полностью завладели политики и философы: Пердигье[588], Леру и даже Ламенне[589], откровенно ее презиравший. В последний раз Делакруа посетил Ноан летом 1846 года, но там уже все переменилось. Полным-полно каких-то бородатых, велеречивых и пустопорожних болтунов, нескончаемыми спорами нарушающих покой в часы работы; замолк рояль Шопена, забросил кисти раздосадованный Делакруа. Соланж бродит из комнаты в комнату и сеет склоку; она, заметим, стала красоткой — сегодня обвенчана с соседним помещиком, завтра без ума от скульптора Клезенже. Последнего Делакруа встречал у Буассара — ни гренадерские плечи, ни бравурная речь, ни пустоватые эротические скульптуры не пришлись ему по душе. Вечерами вместо музыки — стук домино; Шопен тихонько негодует, а Жорж корит его за скверное расположение духа: сама она уже пристрастилась к игре. Санд, несмотря на протесты Шопена, приютила какую-то девушку, и Соланж исходит ненавистью, отчасти потому, что та очень хороша; назревает ссора.

Зима 1847 года выдалась суровой, и Шопен перенес ее очень тяжело. По вечерам Делакруа пробирается по снегу из мастерской к Жорж Санд справиться о его здоровье и слышит ответ: «Сегодня миленький Шопенчик нам немножко поиграл». Когда Соланж выходит за своего Клезенже, все вдруг становятся непривычно чопорными; Санд в роли добропорядочной матери семейства просит совета у Делакруа, а тот отвечает с осторожностью нотариуса, однако в конце добавляет: «Чистое,