Читать книгу - "11 звезд Таганки - Михаил Александрович Захарчук"

хочешь знать, то о ней вообще все забыли. Вернее, забыли то, что без Люси никто бы и не ведал о таком режиссёре, как Любимов. Без Люси не было бы и половины нашего театрального репертуара самой первой поры. Его целиком претворяла в жизнь Целиковская.

…Прошло много лет, и мне звонят из одной газеты: «Дайте нам интервью о Людмиле Васильевне Целиковской» – «Ребята, – отвечаю, – но это приличнее сделать всё же Юрию Петровичу. Как-никак, но они же пятнадцать лет в браке состояли» – «Да, но он категорически отказался о ней говорить». Такой человек был Любимов. Кричит, шумит: «Почему это все, кто приходит в театр, сразу к вам направляются? Я что уже в этом театре ничего не значу?» – «Да это вам только так кажется, дорогой Юрий Петрович», – отвечал я всегда с улыбкой. А сам при этом думал: кому же хочется всякий раз нарываться на колкости и даже на хамство с твоей стороны. Но я всегда терпел то и другое, потому что как режиссёр Любимов был очень даже на месте. Это я понимал и других в этом убеждал.

Вот выпустил он книгу и назвал её «Я». А если бы мне предложили написать книгу, я бы точно назвал её «МЫ». Ты себе не представляешь, сколько же людей нам помогали ставить театр на ноги. Вот чувствую, что обижаешься от того, что я не помню твоих личных стараний по спасению финских стульев для нового театра. Только, пойми, таких как ты помощников у нас исчислялось сотнями. Разве ж всех вас упомнишь. Правда, и я не сидел, сложа руки. К примеру, Константина Симонова именно я пригласил на просмотр «Доброго человека…». И если бы не его статья в «Правде», нас наверняка бы и прикрыли. И Володя Высоцкий перешёл к нам в театр исключительно благодаря мне.

– Однако Любимов везде говорил и писал, что, услышав песни в исполнении барда, сразу решил взять его в труппу…

– Да, написать, нафантазировать он мастак. Везде и всюду твердил, что пришёл на «сплошные развалины» и выстроил потом лучную труппу в столице. Но в жизни было так. При Пете Фоменко, который, как минимум, не хуже режиссёр, чем Любимов, у нас трудились ведущими актёрами: Всеволод Соболев, Алексей Эйбоженко, Вениамин Смехов, Готлиб Ронинсон, Таисия Додина, Кларина Фролова, Александр Калягин. С которым, к слову, Юрий Петрович поступил, извини меня, ну просто-таки по-свински. Ты порасспрашивай его и Саша тебе многое порасскажет. Он играл Галилея в очередь с Высоцким. Стеснительный такой был. И вдруг просит у меня аж шесть пропусков для друзей из киногруппы. Обычно мы давали актёрам по два пропуска на месяц. Остальные – только как поощрение. В тот раз, за двадцать минут до спектакля, ко мне в кабинет влетает Любимов: «Ставьте Высоцкого, я ему позвонил, он уже подъезжает» – «Нет, Юрий Петрович, сегодня должен играть Калягин и он будет играть» – «А я сказал, Высоцкий!» – «Поймите, дорогой Юрий Петрович, Саша друзей пригласил» – «А мне нас…ать!» – «Но так ведь можно Калягина и потерять. Зачем же плевать ему в душу?» – «Повторяю вам: мне нас…ать!» Ну Калягин через полчаса и принёс заявление об уходе. Удержать его, видит Бог, я пытался, но не смог. Саша, как говорится, не даст мне соврать, что именно так было.

А как некрасиво Любимов поступил с Соложеницыным. Перед высылкой из страны тот пришёл к нам с супругой посмотреть «Дом на набережной» и поговорить с Любимовым. Ну, я и предложил ему оставить верхнюю одежду в кабинете Любимова. Начался спектакль, Юрий Петрович заходит ко мне: «Чьи там вещи у меня, почему не спросили?» – «Да это же Александр Исаевич. У него к вам разговор» – «Ничего не знаю, заберите вещи». И после этого он срочно покинул театр, чтобы только не встретиться с опальным на ту пору Солженицыным…

– Николай Лукьянович, вернёмся, однако, к Высоцкому. Всё-таки как он оказался в театре на Таганке?

– А, ну да, извини, меня занесло уже в сторону. Так вот после прихода Любимова к нам, мы с ним стали постепенно освежать, омолаживать труппу. Оставили кое-кого из «стариков», в частности, Готлиба Ронинсона, игравшего в театре с середины 40-х, Веньку Смехова, других оставили. Но и каждый год принимали по два молодых актёра, устраивая им просмотры. Тая Додина, актриса «долюбимовского» набора, которая училась с Высоцким в Школе-студии МХАТ, всё ходила за мной и канючила. Посмотрите да посмотрите Володю. Актёр, мол, очень хороший, только жизнь у человека не складывается. Поругался с главрежем в Театре Пушкина, потом ушёл из Театра миниатюр. Сейчас без работы мается. «Ладно, – говорю, – пусть придёт». Высоцкий показал отрывок из горьковского «Челкаша». Честно говоря, весьма так средненько сработал. А вот гитарой нас всех удивил. На вопрос Любимова: «Чьи слова?» – с вызовом ответил: «Мои!» Юрий Петрович тогда на совете резко заметил: «Парень, конечно, не без способностей, но зачем же брать ещё одного алкаша – у нас и своих хватает!» А я, как тот замполит, гайку чуток отпустил – всегда эту комиссарскую роль при Любимове исполнял: «Давайте, говорю, возьмём его на договор на три месяца! Ничем не рискуем, ничего же не теряем?» И все со мной согласились, потому что эта фамилия тогда у многих была на слуху. Вскоре Высоцкий уже играл в «Добром человеке…» главную роль Лётчика в очередь с Колей Губенко. Вот и выходит, что Володя изначально своей театральной судьбой на Таганке обязан Додиной. Она ему на прослушивании даже подыгрывала. Во вторую очередь обязан мне. И уж затем – Любимову.

Ты пойми, всё что я сейчас тебе говорю элементарно ведь проверяется, как в примере с Калягиным. Живы, слава Богу, и Зодиев, и Карижский, и другие мои друзья, с которыми мы вместе боролись за «Доброго человека…». Они же подтвердят и то, что начальник управления культуры Мосгорисполкома Борис Родионов просто-таки напролом «продавливал» к нам в худруки обладавшего связями теоретика театра Евгения Суркова. Очень кстати, могущественного человека и профессионала приличного. А я сказал в горкоме партии: не утвердите Любимова – вернусь в театр Станиславского. Да что там говорить, если эмблему театра – красный квадрат с чёрными словами по периметру придумал я. И к названию добавил «на Таганке» тоже я. Это сегодня директор театра – чистый коммерсант. А при советской власти мне приходилось решать и творческие, и административные, и нравственные, и этические вопросы. Я же служил как бы связующим звеном между властью и художником. И крутился между ними как между молотом и наковальней. Вот скажу тебе, как