Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

процессе были мировой судья, который мог действовать на уровне баронского суда или местной церковной сессии, а также профессиональный священник, в 1620-е гг. достигший нового социального уровня, получавший содержание от государства и налоговые привилегии. В категориях социальных ролей священник был в равной степени и государственным служащим, на местном ли, или центральном уровне, и инструментом церкви. Государственная церковь, появившаяся в результате реформации, отвечала потребностям самого государства, которое явило себя в национальной форме.

Шотландская реформация имела и еще одно, бесспорно, определяющее значение, как для шотландской идентичности, так и для всей истории британских островов. Еще в памфлете 1599 г. Роберт Понт писал, что различия между английской и шотландской церквями относительно малы и ничего не мешает унии между двумя королевствами[178]. Английская и шотландская монархии были схожи тем, что ограничивались аристократией, и поэтому ничего не препятствовало созданию единого Британского королевства[179].

В постреформационной Шотландии было немало тех, кто, как и Джон Нокс или Роберт Понт в более ранний период, склонялись к ковенанту с Англией, полагая его не только в терминах религиозных, но и политических. Это, вместе с тем, не мешало им рассматривать Шотландию в категориях собственной идентичности и специфических особенностей, присущих только ей, используя идею особых отношений с богом, выражаемых в языке договора. Этот концепт ковенанта подчинял прошлое настоящему, ставя историю в зависимость от мощности традиции договора в современном обществе. Прошлое должно было быть переосмыслено в ковенантских договорных категориях, а история ковенантской церкви и народа, заключившего договор с богом, должна быть написана как история, начавшаяся с появлением ковенанта. Хотя такая ориентация в современность отнюдь не препятствовала экскурсам в прошлое, в ту «доисторию», когда Шотландия боролась с антихристом. Именно поэтому 1560 г. стал решающим не только для религиозного, но и для исторического сознания, которое непосредственно формирует национальную идентичность.

Ковенант рассматривался порой сторонниками протестантизма в революционных терминах, и в этом, очевидно, еще одно значение шотландской реформации – развитие революционной традиции среди наиболее активно вовлеченных в этот процесс деятелей. Противодействуя политике короны в ее стремлении насаждать епископат, реформаторы стремились к увеличению полномочий церковной сессии, включая влияние Генеральной ассамблеи церкви, для того, чтобы усиливать власть богоугодного государства. Именно эта тенденция, в конечном счете, скажется в деятельности Национального ковенанта 1638 г. и приведет к революционным потрясениям середины XVII в.

Когда Дэвид Бьюкенен в 1644 году подготовил к изданию «Историю реформации в Шотландии» Джона Нокса, то он снабдил ее эмоциональным введением, на более чем пятидесяти страницах излагавшим историю христианства в Шотландии с апостольских времен до рождения «истинной религии». Этим он взывал к памяти своего более известного тезки, Джорджа Бьюкенена, чья «История Шотландии», вышедшая в 1582 г., основываясь на хронике Гектора Бёса, демонстрировала, что шотландцы всегда были не просто протестантами, а пресвитерианами. Этим Джордж Бьюкенен отвечал на потребность новой религии в исторической легитимации, но делал это исходя не только из собственных пресвитерианских симпатий, но и основываясь на своих симпатиях к классическому республиканизму[180]. Крайне противоречивое шотландское прошлое, воскрешаемое в таких интенциях, тем не менее, должно было, наряду с современной «истинной религией», послужить основой для формирования шотландской протестантской идентичности.

Глава 3

От конфронтации к успокоению и обратно: политика и религия в последней трети XVI – первой трети XVII вв

6 декабря 1600 г. Джеймс VI отправил Уолтеру Дандасу короткое письмо, больше напоминающее записку, где извещал его о назначенном на 23 декабря крещении принца Чарльза, которое должно было состояться в Холирудском дворце. Ничуть не стесняясь, монарх сообщал о денежном пособии, выделенном французским двором на поддержку шотландского королевства, а также просил сэра Уолтера к 20 декабря доставить во дворец провизию и прибыть самому для того, чтобы участвовать в праздновании, не забыв захватить себе пропитание на время остановки при дворе[181]. Это письмо, опубликованное в конце XIX в. Уолтером Маклеодом в коллекции писем семьи Дандас, является одним из многих свидетельств бедности шотландского королевского двора той эпохи. От приглашаемых на крещение наследника гостей ожидалось не только то, что они пришлют ко двору съестные припасы, но и то, что они привезут с собой пропитание на время своего пребывания в Холируде. Бедность шотландской монархии была потрясающей и толкала королевство в объятия то заморской Франции, то соседней Англии.

* * *

Шотландская реформация безусловно способствовала сближению Англии и Шотландии. Для большинства политиков начала 1570-х гг. было очевидно, что два королевства тесно связали себя, провозгласив протестантскую религию. Уильям Мейтленд, описывая «британский микрокосм», отмечал, что он, «отделенный от континентального мира, благодаря природе объединен положением и языком, и, что наиболее радужно, – религией»[182]. Однако были лишь единицы тех, кто искренне верил в связывающую роль протестантизма, который должен был объединить представителей истинной религии по обе стороны от границы. К таким исключениям можно отнести английского пресвитерианина Кристофера Гудмена, находившегося в тесных контактах с шотландскими радикальными протестантами, или шотландского епископа Банкрофта Уоцестерского, утверждавшего, что английские протестанты и шотландские пресвитриане имеют много общего в религиях. С другой стороны, и современникам, включая самого Мейтленда, и исследователям XX в. было очевидно, что степень этого единения не стоит преувеличивать – между англичанами и шотландцами существовали предубеждения и взаимные страхи, казавшиеся порой непреодолимыми. Сам же юный Джеймс полагал своими авторитетами теологов и политических мыслителей Англии[183].

Джеймс VI не был последним монархом, коронованным в Шотландии. После него в Холирудском дворце в 1633 г. короновался Чарльз I, а потом в Сконе в 1651 г. – Чарльз II. Вместе с тем, сами обстоятельства, при которых он получил трон, были необычными – удаление короля от власти и занятие его трона последний раз в шотландской истории случилось в 1097 г., когда Эдгар занял престол Доналда III Бана. Возможно, поэтому из представителей знати на коронацию, состоявшуюся в Стирлинге 29 июля 1567 г., было приглашено всего пять графов и восемь лордов. Монарху к тому времени исполнилось тринадцать месяцев от роду.

Регентом при юном монархе был назначен Джеймс Стюарт, граф Морей. В документе, представленном парламенту в декабре, говорилось, что отношения между правителем и подданными отныне будут основываться на договоре, и обязанности, заключенные в этом договоре, носят взаимный характер. Король должен был защищать протестантскую религию, править в соответствии с божьими установлениями и законами королевства, подавлять все несправедливое и охранять праведное[184]. Детство монарх провел в Стирлинге под защитой семьи Эрскинов – Джон Эрскин граф Мар был комендантом крепости вплоть до своей смерти в 1672 г. Лидеры реформации желали воспитать в нем