Читать книгу - "Дневник Распутина - Даниил Александрович Коцюбинский"

А еще пишет он, всем известно, што всех правителей назначает этот антихрист, а посему нет и не будет им благословления…

Потом он прилагает две записки: одну от Мамы, в коей она пишет:

«Дорогой Учитель! Тоскую по тебе, по твоей молитве. Ибо в душе моей тоска, когда нет тебя близь меня. И все у меня страх, что ты не вернешься… И без тебя, без твоей благодати жить не можно. Жду тебя»299.

А другое письмо от В. К. Тат[ьяны]. Вот она пишет: «Дорогой душевный Учитель! Приезжай к нам поскорее. Так нам всем хочется поцеловать твою святую руку. А главное, ты успокоишь Маму. Она так эти дни беспокоится. А вчера у Маленького опять покраснела ножка… и Мама всю ночь плохо спала. И опять у нея желтое лицо и такие печальные глаза. И я знаю, когда ты приедешь и вместе с нами помолишься, то опять у Мамы будет белое лицо и будет хорошо нам. И мы все тебя любим очень. Целую твои святые руки. Тат[ьяна]»300.

И как он не понял, што в этих письмах ничего нет такого, о чем его поганая рука написала. И когда Папа получил это письмо яво… (оно раньше попало в руки Аннушки и она мне его показала и спросила: надо ли его дать Папе?) И я сказал: небеспременно…

Ну и передали…

И Папа в страшном гневе кричал: «Если не уберут этого сумасшедшего, то я прикажу его посадить на цепь! Уберите его!.. Я никогда, никогда больше не увижу его!»

Этот ответ Папы не был передан Гермогешке. А потому он ерепенился и все ждал ответа на свое письмо.

И когда Бадьма стал его просить покориться Царской воле и поехать, то он задумал таку штуку. Одел на себя вериги. Собрал чрез послужников боле ста человек и вышел с ними… так он хотел пойти ко дворцу.

Но его захватили. Челядь разогнали… и его закрыли на ключ.

Тут-то Бадьма привез Митю-Пискуна… и вместях уговорили Гермогешу уйти добром.

А Бадьма, его выпроваживая, дал ему слово… что Папа его в скорости вернет. Хоча и знал, старый бес, што этого не буде.

А может еще надеялся меня съесть.

Тогда бы яму Гермогеша пригодился.

Он, клятый, знает, что мужику нужен дурман. А кроме церковного дурмана ничего нет…

Вот сказал мне раз Бадьма: «Убери от царя церковь – он будет или первый разбойник, иль последний дурак… Церковь его держит… И не только церковь, сколь церковники!»

Вот.

А Бадьма знал, што Гермогешу он как-нибудь возьмет, а с Илиодорушкой яму труднее справиться… Иллиодорушка написал Папе очень дерзкое письмо… Вот что он написал:

«Государь мой, Владыко земли!

Мне больно видеть тебя в обмане, каком ты живешь. Тобой и твоим домом, твоей женой и дочерьми володеет грязный, развратный мужик… А может и похуже што… Глядя на его мерзостныя деяния, я постиг, што он антихрист». Ну и потом много погани про девок и баб… Папа прочел и сказал: «Никогда не думал, што наши святые монахи – таки развратники… Потому такое не может написать человек непорочный». Вот.

Дале Илиод[ор] пишет Папе: «Царь, не кидай меня в тюрьму, ибо за мной пойдет народ! Он зубами разгрызет замки и станет моя тюрьма дворцем… и мрак – огнем, ибо мои братья во Христе возведут меня на таку высоту… о которой ты, ведомый антихристом и твоими продажными властителями – и не помышляешь. Царь Государь! Не кидай в тюрьму того, кто будет володеть твоим народом, кто будет владыкой их душ и помыслов! И ты думаешь, што дух мой усмирят твои жандармы, твои подкупные тюремщики! Бойся той минуты, когда мои братья во Христе откроют мою тюрьму!»301

Еще много написал этот черт в монашем одеянии.

И когда Папа прочел, то сказал: «Не понимаю, кто это. Преступник или сумасшедший?» И вот тут-то Бадьма показал свою лисью повадку. Свое двухличие.

Спровадив этих бешеных козлов и все еще заметая след (авось, пригодятся), он написал Папе:

«Перед моими глазами разыгралась гроза, когда два священнослужителя, истинно преданные Престолу, ушли посрамленные. Ушли изгнанниками… ибо их поразил царский гнев. И вот умыслю – как сие случилось? Почему эти два мужа, известные не только святостью, но и сильные духом, – попали под опалу? И кто в этом виновен? И понесет ли виновный кару? Ибо ты, Государь, как миропомазанник, велик в своей справедливости… Силен в гневе и милости? И ответствую я в мыслях своих: нет виновных, не будет боле Царского гнева… А сие есть ошибка: оба эти праведника: Епископ Гермоген и отец Илиодор, влекомые желанием охранить Престол твой, узрели в деяниях ”Новаго” такое, что им показалось недостойным, и потому, призвав ”Новаго”, они сделали ему пасторское внушение, и взяли с него клятву, что он вернется в деревню и боле никогда не переступит священного для всей Руси порога Дома Твоей Обители, где растет и крепнет наш будущий Царь и Властитель – Твой, Государь, наследник. И взявши сию клятву, веруя в святость ея (как пастыри церкви веруют клятве перед Святым Евангелием), они отпустили Г. Е. с миром. – А он же?

Быть может, влекомый помыслами, которые сильнее клятвы… нарушил сию.

И может во гневе своем на сих праведников – лишнее об них молвил, и сие вызвало гнев Твой. Но, Государь мой! Глас народа – глас Божий, и сей глас (Именем Государственной Думы) говорит нам, что г. Новый недостоин милости Твоей… И молит тебя – отпусти его!»302

А дале он свои сладкие слова задобрил целым рядом выписок «обо всех поганях», которые собрал «муж праведный – отец Илиодор» – Бадьмы кум.

А мало того, што послал эти записки во дворец, еще направил их в Государственную Думу, передав сам все Пузатому303. Вот.

Это, уж, не двухличник, а сатана о трех лицах:

Мне – улыбается.

Илиодорушке – улыбается.

А Пузатому обоих предает…

Эх, кабы да на него – веревку!

[Погоди.] Придет твой час!

15/3-15 Как Мама испугалась

Кто сердцем искренне верит в Бога, тот и в черта верит… И как не хитри, не лукавь, а черт бок о бок ходит с Господом Богом.

Вот.

Мама не токмо верит в Бога, а вся ее чистая душа в этой вере живет, и потому ее спугнуть так же жалко, как неоперившегося