Читать книгу - "Дневник Распутина - Даниил Александрович Коцюбинский"

Вот-те и судьба Мумы…

Дуры бабы, увидят… голову под жопу!..

Поганая бабья порода!

23/5-15

Послал телеграмму Аннушке, штобы передала Соне280: «Радуйся, Матерь Малюток. Рад[у]йся, простоте. Горе лживым и злым. Им не греет солнце, не кропит Божья росинка… Моли Господа: прости меня в грехах и дай узреть Солнце».

19/15

Послал телеграмму «Франтику»281: «Без Бога нет благодати. А в молитве сытость и здоровье… Ищи путей к царскому слуге. Жду вечерней зарей. Григорий».

Он явился, как я и ждал, раньше всех; принес список тех лиц, што надо оставить тут.

А дело это колючее.

Постановили еще тридцать лиц из немцев, которых выселить в Вологду. А между ними эта окаянная Оболенск[ая] (не она, а матушка ейная), она из немецких баронесс…

Ну, вот, и заявился Франтик вчера: што хошь делай, а только эту самую баронессу Брандт и ея кавалера282 (сука с кобелем: ей под 70, а кобелю, тоже из баронов, 30 лет) никак нельзя трогать… Ну, и еще одна тоже, жена какого-то пастора. Молоденькая, лет под двадцать. Всю эту компанию хошь, ни хошь, оставить надо. Потому кобель этот, барон Вармут, человек нам нужный. Его хоча и держим в черном теле (а то сольется), а он большие дела делает в банках. Окромя этого, он ведет сношения с теми пленными, которых Мама не дает отсылать в лагеря дальние…

Одним словом, человек – нужный… и как это попал в список? прямо понять не могу. – Не иначе, как по злобе, – их этот прохвост Обол[енский]283 написал. – У него большая злоба на старуху. Она яму не копейки не дает, все на кобеля тратит… Не иначе, как по злобе…

Звонил Белке, говорит теперь об этом и заикнуться нельзя. Разве, уж, прямо к Ей284… пущай, Калинин285 действует.

А Франтик огневая шельма. Прикатила из Москвы. Точно тут своих блядей мало… И чуть што – так и рычит в нос: «Я тебе не питерская дура!» Фу ты – ну ты!.. А кака разница – на пятак дороже!.. Только и всего. А она, при ея красоте, могла бы и даровой кусок иметь… Все же – придется эту компанию задержать.

А вот вышла потеха. Франтик, хоча и москвичка, а живет не то в Киеве, не то под Киевом. Имение там у ей… Сама ко мне крадучись приехала. «Што хошь, – грит, -.. а штоб никому на глаза не попадаться… Лучше, – грит, – видеться будем у моей подружки, у Кити286…»

«Ладно, – говорю. – Я эту Китю во как знаю. Любую с Лиговки по пояс заткнет, а через каждые два слова бубнит: «Мы да мы… У нас честь дворянская!» У, надоело! Одначе, согласился у ей с Франтиком видаться.

Ан, тут приезжает ко мне Франтик – я ее в дверь, а из двери – генеральша В [ера] В[икторовна]…

Обе остолбенели.

«Вера Викторовна, Вы?»

«Я, Е[лена] Ф[ранцевна] и вы… тоже?»

Одна шипит, другая – дрожит… Лопочут, лопочут по-француски, а енеральша по-русски широкие кресты кладет… – Божится, мол, крестится, што никому не скажет!.. А та тоже… «никому, никому».

Ох, и дуры же! Глядел я на них, глядел, – да как крикну: «Марш, бляди! – Уходи!.. А ежели видеть меня хотите – приходи на общественное покаяние… А теперь марш! Марш к чертовой матери!» Уж они в слезы… кидаются руки целовать… Кабы не Верушку287 вспомнил, – я бы их вытолкал… А для нее – пожалел. Знал, что старуха у меня крадучись, бывает. Она и живет-то потому боле в Павловске, штобы у Любучки288 не толкаться. Там, небойсь, мое имя, благословясь, произносят… Там, ужо никак не скрыть, што в знакомствии со мной…

Ох, стервы!

Потом, уже ввечеру, енеральша мне рассказывала:

«Ты, – грит, – для меня может Бог и Святой Дух… а должна я это скрывать от моей семьи, штоб за тебя крестную муку перенести… Тут, в Питере, али в Москве, об тебе великая слава идет. Одни говорят – Христос, другие – Антихрист… А все же имя твое гремит… А у нас там вдали, в Полтаве и Киеве – ну, еще дале по деревням… одно только похабное об тебе говорят… Одно только стыдное. И как же с таким пятном домой завернуться?.. Вот…

Затряслась енеральша и говорит: «С радостью понесу муку за счастье, что осветило дом мой!..»

И так… Порешил поехать к хохлам…

А может и не придется… Ах, большая погоня за мной. Ох, большая… Живу и не думаю о завтрешнем… Ибо, знаю, – многие жаждут моей смерти… многие… И те, што зовут Христом, и те, што именуют Антихристом… и те, што почитают жуликом…

Одно непонятно. Откуль так много врагов…

Откуль? Такое ли я зло принес на землю? Такой ли враг своему народу? Свому царю?

А вот еще… говорю: «враг народу и враг царю»…

А разве народ и царь – одно любят?.. Разве друг – народу и царю – друг? Вот она, заковыка-то… Хоча и поешь хвалу и тому, и другому, а служба то им не одинакова… Ах, нет…

Царь мыслит о народе… и говорит в душе своей: «боюсь народного гнева»… Народ – мыслит о царе и говорит в душе своей: «а пуще всего – страшусь царской палки». Вот…

Значит, дороги – разные…

Значит, связаны они не любовью, а только скрытым страхом… Значит, сие не благодать, а палка суковатая! Вот…

А ежели так, то почему и царские дружки… и народные заступнички за мной гонятся?.. Почему такое?

Я люблю народ свой мужицкий! Люблю! Кажинный кусок готов вырвать от царевых слуг, штобы народу дать… Но вижу я, што пока што – и царь – дурак, и народ – дурак… и от этой дурасти пока што тепло живется только царевым прислужникам. Ах!..

А я мыслю стать к своему народу мужицкому, обернуться к народу лицом – и сказать: «Слуга я тебе верный! Только скажи, чего надо-то?» А сказать-то некому. Ах, некому!

А царевы прислужники за мной, как за зайцем гонятся… и не заяц я, а Жар-птица, всякому охота хоть перышко от меня заполучить… А они и ученые, и мудреные, – да пользы от них мало. Они, идя на цареву службу, – ни о царе мыслят, ни об народе… А только об том, как бы повыше забраться… как бы того-другого – сковырнуть… и нет у них ни дружбы, ни правды. Как же мне, мужику неученому, меж их