Читать книгу - "Дневник Распутина - Даниил Александрович Коцюбинский"

И кому послужишь?

Эх, одна меж их есть душа праведная, неподкупная. Одна меж их есть, кому служить бы можно… но она болезная… И за ней, как и за мной, охотятся…

Ох, Мама… Мама моя! – только ты сердцем болеешь обо всем…

Да, горе в том, что болезнью тож не сделаешь….

Болезнь не сила, – а слабость!

А править можно – силой!

И смоют нас с тобой, Мама! Смоют!

[Катится, катится страшное…]

Тетрадь 7-ая

Бадмаев

Бадьма говорит: «Ты без меня и я без тебя – што тело без души».

Человек он для меня полезный. Но я яму мене верю, чем любому из своих охранников.

Каждый из них служит тому, кто боле даст… Ежели за мою голову дадут боле того, што они могут получить при моем благополучии, то первый ткнет ножом… А Бадьма, хоча сам этим делом не займется… но тож во многом им под пару…

Ужо с того часу самого, как я вошел в силу, жизня моя, што на войне… того и жди, либо искалечит либо убьет. Бадьма мне полезен и своими травами, и нюхательной водичкой… а еще боле своей ученостью.

Когда мне приходится правителей менять, то никто лучше яго не укажет, кто чем хорош. Он их из пупков знает. Кто чем пахнет. Вот прислал письмо. Надо Аннушке передать. Пишет он:

«Осмелюсь обратить Ваше благосклонное внимание на Павла Григорьевича289. Это именно, если позволите сказать, такой человек, который нам нужен. Он уже доказал, что во имя своего Царя он пойдет на все… Слуга верный, раб покорный… все отдаст во спасение Царя Отечества… Ибо у истиннаго слуги не должно быть "ни своей чести", ни [’’своей] совести", а все для Родины и Отечества».

Эх, письмо это он пишет потому, что Аннушка как-то мельком упомянула при ем, што П[авел] Григорьевич] смешан с Киевской историей. С Аркадьевичем…290

По мне Павлуша разбойник над разбойниками. Но это Бадьма прав: нам теперь таки нужны. Таки скорей до конца доведут… Вот.

Еще Виття291 мне про Бадьму сказал: «Этот человек мог бы слопать Русского Царя292, кабы не надеялся на то, что Сын будет глупее Отца».

И то на третьего царя служил. И мне так сдается, што яму от царей ничего и не надо, окромя того, штобы он и в казне и во власти был первый советник…

У него денег боле, чем у любого князька; захотел – любого купит… Ему сладко ими играть293.

Виття не любил Бадьму и говорил: «Его нельзя рассердить!..»294 За [это и] глади[л?]и по шерсти. И не только Виття; Папа и тот, говорит про него: «Чего-то мне с ним… страшно…»

Это царю-то!

Я же по-настоящему узнал Б[адьму] только в те дни, когда пошла эта завирюха с Илиодорушкой… Тут-то я понял, что ежели бы он меня мог сколопнуть, то в раз бы это сделал… Потому по духу яму Ил[иодор] с Гермогешкой дороже меня. И он долго боролся сам с собой, каку сторону взять…

Была така минута, што мне бы каюк… Об этом я узнал чрез одну бареньку. Она у яво лечилась. Вот како было дело… Она к яму заявилась. У яво така жила: она эту барыньку знала и впустила ее. Мне надо было узнать, будет ли у Бадьмы Илиодорушка…

В те дни яво повсюдо искал295. Ну вот. Забралась эта Блошка296 (из нищеньких княгинь Тенеш…[Тенишевых?]) и слухает.

Вошел это Бадьма и говорит: «Если бы я знал, что Она… возьмет от меня другого297, то я бы его в три минуты прикончил…»

«А как?» – спрашивает тоненький голос…

«А так… он у меня платочков для Мамы просил, я бы яму один дал… Велел себе на грудь положить. И в пять минут готов…»

Потом тот тоненький голос стал просить… заклинать. Но он все одно… «Если бы узнать, что Она из наших рук не уйдет». Тот чего-то обещал…

На этом и разошлись…

Вот он – дружок мой! А што Блошка правду сказала, это я потому знаю, што я, действительно, просил у него для Мамы «платочков». – Она головой в те дни страдала… Вот.

В этой кутерьме с Илиод[ором] он перебегал как мышь от крупы к колбасе…

Вот он прислал письмо Дуле…298 А попалось оно потом к Аннушке. Вот он писал: «Владимир Александрович! Верьте мне, я хорошо знаю российский народ, ему всего ближе церковь… и хотя народ верит в странников и в старцев, все же высший духовный сан, как епископ… ему дороже… И если бы он мог выбирать, то сказал бы за него слово…»

Дале он пишет о том, што Царю нельзя никак против церкви.

А главное, он пишет о том, что боится того гнева, который может навлечь беду на Царский дом. «А этот гнев, огненной лавой, льется из уст епископа Гермогена и Иллиод[ора]» – что тут старая лисица хитрит, то уж это и дурак поймет. Он ни во что не верит и ничего не боится… Весь он, как и яво платочки, напитан ядом. И ежели он так за них стоит, так это потому, што он не знает, каку сторону яму выгоднее держать? Он, значит, боится того, может меня кто скувырнет.

Узнав обо всем этом, я порешил с им начистую поговорить, а Аннушка отговорила… И все об одном говорят: «Его не надо злить!» Мой [Мал?] зверек, да ядовит!

А как я потом узнал, вот что происходило у него:

Гермогеша забрал себе в голову: «Не уйду, докуль не получу от Государя ответа на мое послание». А како ж это было послание?

Оно было в большой таинственности направлено к Папе. Взялся его доставить Дуля.

И было в ем написано:

«Государь мой! Если ты скажешь меня казнить, – иду на казнь. Но раньше скажу все, что мыслю. Господь Бог привел меня пережить самое страшное: видеть, как гибнет Отечество, Царский род, Церковь, а с ней вся Россия. И от кого идет гибель сия?»

И тут он пишет, что гибель идет от меня, ибо я – антихрист. Я опоганил дворец, опоганил… царское ложе. И тут старый черт пишет, будто ему от меня известно такое… про Маму и про В[еликих] Кн[яжон] Ол[ьгу] и Тат[ьяну], што знать может только муж…

Дале он пишет, что в народе полетел слух, што царские дочери…