Читать книгу - "Русская дочь английского писателя. Сербские притчи - Ксения Голубович"

рассказал мне про одно воскресное утро, когда он пристроился за дровосеком, чтобы посмотреть, как тот рубит бревна, и попал под обух топора, не успев увернуться. Отец его, тогда еще молодой и полный сил, сидел, тихо читая свою утреннюю газету. Когда привели Джо с кровоточащей на лбу раной, его отец вздохнул, сложил газету и встал со словами: «Господи, ну только не в воскресенье!»

Говорил он, конечно, о своем заслуженном отдыхе и праве на покой; но, с другой стороны, это была прекрасная беккетовская шутка – если поместить ее в контекст христианского культа.

«Господи, ну не в воскресенье же! Мой сын? – Ты, наверное, шутишь?!»

3

Откуда, в конце концов, отец Джо взял такую уверенность в неизменной силе собственного бытия, чтобы беседовать с Богом и смеяться над страхом смерти вместе с господином Беккетом, участвовавшим во время войны во французском Сопротивлении? Бог знает, это до сих пор загадка. Но, возможно, так на него подействовали госпитальные сцены, которым он был свидетелем во время Большой войны или когда умерла его первая жена, которую он любил больше всего на свете. Мне всегда говорили о докторе Энтони Дорден-Смите как об очень умном и исключительно добром человеке. И если вместе с Беккетом он смеялся перед лицом вечности, то, быть может, вместе с Йейтсом он был бы серьезен, говоря о тех, кого он любил.

Ведь даже и в ранней поэзии томления и жалоб Йейтс не скрывал, что любой блистающий образ для нас уже сразу овеян той ценой, которую мы за него заплатим, и той ценой, что платит этот образ, чтобы ненадолго побыть рядом с тем, кто его любит.

Жалость любви

Жалость невыразимая

Сокрыта в сердце любви:

Люд, что торгует на площади,

Облака в вышине на пути,

И холодные ветры, скользящие,

И тенистый ореховый грот,

Где мышиного цвета воды

Текут и текут, – несет

Всякий из них угрозу свою

Той, которую я люблю.

4

В то утро доктор отвел своего старшего сына Нила на край сырого поля, поле было пахотным, он посадил Нила на плетень, закурил трубку, встал рядом и начал смотреть в ту же сторону, что и сын. «Нил, я должен кое-что сказать тебе, – мама умерла». И заплакал. Сын заплакал тоже. Но вид этого поля в моем сознании почему-то всегда сохраняется пустынным и влажным. Я вижу эту картинку глазами маленького Нила или достаю ее откуда-то из глубин коллективной памяти, возможно из какого-то образа из Национальной галереи, где тоже какой-то пейзаж, пустынный и бесприютный, зацепил меня, а я не знала почему. Хотя теперь ответ очевиден: когда мы смотрим на пейзаж, то первым вопросом должен быть «из чьих глаз» ты видишь этот образ, и тогда, как в детективе, ты узнаешь, «что случилось». Я видела поле, плетень с мальчиком, на нем сидящим, мужчину, смотрящего в утреннее небо, а дальше – девочку, счастливо спящую в кровати в пустом доме. Так я смотрела на то, случилось до рождения Джо… Потому что даже это имело к нему отношение и даже это складывалось в тот его Большой, больший, чем жизнь, рост, добираемый еще и за счет призраков. И призрак отца, смеющегося в такт искусству Беккета, наверное, казался ему самым надежным.

Я решила проверить.

Беккет и девочки

1

В тот раз мне позвонила подруга мамы и неожиданно спросила, не хочу ли я вместо нее устно попереводить для Школы-студии МХАТ. Там как раз набрали группу американских студентов на полный четырехлетний курс подготовки по технике Станиславского. И теперь они должны были выпустить свои дипломные спектакли – Чехов, Шекспир, О’Нил. Для этого им нужен переводчик. Я согласилась. Теперь мне предстояло говорить в Москве на английском. С десяти утра до полуночи три дня в неделю девять месяцев.

Вскоре актеры обнаружили, что я не перевожу – я переизобретаю сказанное. Американцу невозможно объяснить, что такое двигаться как Буратино, потому что Буратино не двигается как Пиноккио. Ты переводишь не слово на слово, а мир на мир. Вскоре они попросили меня отдельно репетировать с ними, потому что хотели, чтобы я рассказала им еще – о разнице русского и английского и о том, что имеет в виду Шекспир, потому что он тоже не американец. Ребята – это же просто, крутите противоположности! Читайте сцену Отелло и Яго после того пира, когда Яго впервые заставляет Отелло увидеть Дездемону сквозь очки ненависти, после чего Отелло чуть не убивает Яго. Посмотрите, как, начиная с ненависти, через три минуты Шекспир доводит этих двух мощных бойцов до любовных объятий. Эта сцена соблазна, и соблазняют в ней Отелло. Это любовная сцена между двумя мужчинами, и Дездемона тут – тип ненависти-страсти, что играет между ними. Как все быстро и точно – какая драматургическая мускулатура. Шекспир просто атлет какой-то – гнется в любую сторону, берет тяжелый вес любого, самого противоречивого содержания. Главное не пытаться приладить свои эмоции к его словам, постарайтесь максимально проследовать за его словами, чтобы открыть для себя, что он имеет в виду. Как говорят английские актеры, Шекспир «работает», если просто хорошо читать текст. Не надо ничего придумывать. Вам надо просто поверить, что логически невозможное возможно. Забудьте слова «эмоция», «психология» – выучите слово «страсть» или «судьба».

Когда все закончилось, в ночь премьеры падал снег… Улица напротив Школы – пешеходная уже тогда – была залита электрическим светом, шумела новогодними приготовлениями. Группа музыкантов с длинными дредами, живописно свисавшими из-под их цветастых бандан, выбивала сложные ритмы на барабанах. Магазины сияли. Работа моя была закончена. Слезы лились по лицу, и я выходила в снег, уходя с премьерной вечеринки. Перед самой дверью на выход меня остановила девушка с рыжими волосами в голубых колготках-трико, похожих на те, что у девочки на шаре у Пикассо. Актриса-клоунесса сидела на возвышении в стенной нише у парадной двери, отдыхала, курила. С ней я никогда не репетировала… Но сейчас было ровно такое ощущение, что со мной заговорили с картины.

«Привет, – сказала она, – ты уходишь?» «Да», – прошептала я, горюя. «А почему ты не останешься?»

2

Как бы я хотела остаться. Театр. Все его присутствие, весь его напор, темнота его сцены, из которой начинаются слова. Театр напоминал Джо, или Джо напоминал театр, все его устройство, все его роли, все его правила вплоть до построения