Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

Вот настала и моя очередь, и меня привели в помещение, где за столом с разложенными на нем картами сидели трое русских офицеров. За каждым из них стояла личность еврейской внешности, которая понимала по-немецки.

Из комнаты как раз выводили предыдущего пленного. Двое русских следовали за ним, уткнув пленному в спину стволы винтовок. Переводчик выкрикнул по-немецки: «Расстрелять!»

Потом мне приказали подойти к столу, взглянуть на карту и назвать точные мечта, где именно располагались позиции нашей зенитной, противотанковой и прочей артиллерии и какими силами. Каждое мое слово подлежало проверке, и, если мои сведения не подтвердятся или если я буду молчать, меня расстреляют так же, как и того солдата, которого вызывали передо мной.

Я чувствовал, как стальной ствол упирается мне в позвоночник. Но мне пришлось разочаровать собравшихся здесь господ, которым я заявил:

– Если бы я и знал что-нибудь, то все равно ничего не сказал бы, но, поскольку я действительно ничего не видел, то не смогу поделиться с вами никакой точной информацией, так как мы передвигались только в ночное время.

– Да. Нет. Эта карта мне знакома. Мне приходилось бывать здесь прежде, но я никогда не был на командном пункте или в штабе, поэтому ничего не знаю.

– Вы офицер?

– Нет, я из свежего пополнения.

– Из фольксштурма?

– Нет, я только слышал о нем[64].

– Назовите свой полк! Дивизию! Сколько человек было в подразделении, в составе которого вы воевали в последний раз? Где располагались ваши последние позиции?

Наверное, мои ответы не удовлетворили тех, кто вел допрос. Меня вывели из помещения так же, как и солдата, что был там до меня. И так же я услышал: «Расстрелять!» На допрос привели следующего.

Территория вокруг Бромберга (Быдгоща). Тиль содержался здесь в нескольких рабочих лагерях: в Потулице, Кальтвассере и Лангенау. В начале плена и после того, как русские передали его полякам, Тилю уже приходилось иметь дело с польскими властями в районе Накеля. Из карты Польши военного времени, подготовленной Картографической службой армии США для начальника штаба армии США (1943 г.)

Примерно дюжина моих товарищей по плену стояла за сараем под таким же строгим наблюдением. Теперь нам разрешили разговаривать друг с другом, но с каждым повторилось примерно одно и то же, и теперь все мы просто ждали своего последнего выстрела. Моим товарищам было почти нечем прикрыть себя. Все мы жестоко мерзли, а внутри нас терзал голод. Я отдал бы целое царство за одну сигарету.

Но последнего выстрела мы так и не дождались. На ночь нас загнали в сарай. Внутри было ненамного теплее, потому что эту «виллу» почти разнесли на куски. Ледяной ветер продувал здание насквозь, и, несмотря на все наши усилия, нам так и не удалось ни на минуту ни согреться, ни успокоиться. Утром нас построили и куда-то повели. То там, то здесь слышались глухие звуки разрывов тяжелых снарядов, клубились столбы дыма.

Повсюду, где мы проходили, царила обстановка какого-то беспорядочного оживления – танки, грузовики, легковые автомобили, позиции зенитной артиллерии и минометов, а также большое количество небрежно запряженных повозок на конной тяге, явно немецкого происхождения. Наверное, на них пытались уехать от войны беженцы, но теперь им предстояло перевозить победителей (высокопоставленных комиссаров) вместе с сопровождавшими их женщинами в военной форме. Такое же оживление наблюдалось и в воздухе; небо было заполнено самолетами, принадлежащими в основном противнику.

И сейчас и позже мы видели, за исключением небольшого количества знакомых нам русских машин, в основном американские автомобили или трофейные немецкие, которые их хозяевам пришлось бросить из-за отсутствия бензина. В воздухе висел тяжелый запах высокооктанового топлива, которого у нас, к сожалению, не было. Вызывало изумление и огромное количество тяжелой артиллерии, которая применялась при штурме нашего скудно оснащенного фронта. Тут я подумал о том немногом количестве бесполезного стрелкового оружия, которое мы могли всему этому противопоставить. Но самым удивительным было то количество крепких молодых солдат, которое наш противник мог с легкостью бросить здесь в губительную мясорубку плотными рядами, без малейших прорех в рядах наступающих.

У противника было 180 млн человек, и его численное превосходство было здесь видно вполне очевидно, точно так же, как и его неумелые действия в наступлении, вызванные отсутствием дисциплины, организации и умелого командования. Но поступившее из-за границы огромное количество самого современного транспорта и вооружения помогло русскому медведю отточить свои когти.

В первые дни мы не совершали длинных маршей, но, что удивительно, мы редко шли в восточном направлении. Может быть, это был просто марш обреченных? И нас уже заранее решили где-нибудь умертвить? Или русские просто хотели объединить нас в более крупную партию? Мы больше не ощущали голода. Наши желудки, должно быть, просто перешли в то состояние, когда просто теряешь аппетит.

Как-то вечером пара наших товарищей жестами дала понять нашей охране, что они хотят есть. Иванов охватило удивление. Они собрались вместе, чтобы подумать, потом отправили куда-то посыльного, и вот появился переводчик. Ему сказали, что нас не кормили уже несколько дней. Вскоре каждому выдали по буханке хлеба и куску очень соленого бекона. Кофе или чая нам не предложили, как и водки, чтобы промочить горло, зато после еды охранники пошарили у себя в карманах и выдали нам немного табака и лист от газеты «Правда»[65], чтобы скрутить из него самодельные сигареты.

(Простые русские пользуются для этого газетой, а более высокопоставленные, например офицеры или комиссары, применяют более плотную бумагу.)

Русский человек всегда такой: он добродушен, и, если у него есть что тебе дать, он даст, если ему, скажем, напомнить, что человеку нужно есть хотя бы один раз. В то же время он без колебаний снимет прямо с тебя рубашку.

На обочине дороги лежал фермер, которого либо застрелили, либо забили до смерти. Очень редкий случай, поскольку этого человека не раздели, и поэтому, воспользовавшись нужным моментом, я забрал его обувь себе. Я показал знаком охраннику на свои ноги, а потом указал на обувь мертвеца. По всей видимости, охранник оказался сообразительным человеком, поскольку понял, что я хотел сказать, и сделал из этого верный вывод. Так я обзавелся туфлями, которые все же были мне малы, но в любом случае это лучше, чем ничего.

В течение следующих нескольких часов любезностью того охранника воспользовались и другие. Вокруг было достаточно мертвецов, которых еще не успели лишить одежды и раздеть которых было позволено нам. Таким образом наша небольшая группа была экипирована самым разнообразным обмундированием, но,