Читать книгу - "Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль"

явился с докладом в штаб, и, в связи с отсутствием подходящего жилья, меня с моими товарищами на три дня поселили в подвале брикетной фабрики. Нам объяснили, что за нами пока еще не прибыл весь транспорт, но предполагалось, что он вот-вот будет здесь и отправится к Одеру, реке, что течет вдоль границы между Германией и Польшей и впадает в Балтийское море.

После того как мы подняли шум, явился раздраженный охранник и принес нам кое-что из еды.

Когда нас вывели наружу и повели к железнодорожному вокзалу, мы, наверное, были черными как черти. В четыре вагона для перевозки скота погрузили примерно сто двадцать таких же, как мы, пленных, подцепили их к пустому грузовому составу, и вскоре мы куда-то покатили. Сопровождавший нас конвой вел себя вполне сносно и даже был настолько любезен, что выдавал нам хлеб. Охранники давали нам и табак, если мы, немцы, соглашались непрерывно петь. Иваны демонстрировали свою слабость к музыке и песням.

На старой железнодорожной узловой станции Б(ромберг) (Быдгощ), знакомой нам всем, состоялось долгое совещание между начальством нашего эшелона и местной администрацией, одетой в новые, с иголочки мундиры иностранного производства. Мы раздумывали, кто это, и сумели определить, что эти люди были поляками.

Потом Иванов нигде не стало видно. Нас отвели к заброшенным путям. Вооруженные до зубов люди в военной форме приказали нам покинуть вагоны и куда-то повели. Я попытался воспользоваться выданными мне русскими документами об освобождении на меня и на мою группу. Документы порвали на клочки и выбросили. Не составляло труда понять, что поляки либо похитили нас у русских, либо просто «купили» за пару литров водки. В любом случае мы оказались в польских руках.

В то время сотрудники польской милиции были одеты в форму немецких СА или СС. Традиционно польскими были лишь четырехугольные головные уборы, выполненные в их стиле.

И тогда, и после эти войска всегда отличались чрезвычайно шумным поведением, громкими криками. Они несли патрулирование с нашими старыми винтовками 98[67]и носили их так, будто носят вилы.

Но казалось, что боеприпасы им выдают тоннами – выстрелы гремели при каждом подходящем и неподходящем случае. Поляки стреляли так же часто, как и иваны. На лицах этого народа как будто были написаны крупными буквами слова «обман», «трусливость» и «жестокость». Мы поняли, что если сейчас не появятся русские и не помогут нам, то самое худшее нас ждет впереди.

Это был тот же тип людей, которых мы видели и у себя в стране в дни революции 1918 года, – особи без малейшего налета дисциплины и воспитания, самые худшие отбросы и ничтожества.

Вместе с русскими военными улицы частично разрушенного города Б(ромберг) наводнило и достаточное количество гражданского населения. По отношению к нам они не проявляли ни враждебности, ни дружелюбия, и казалось, что они разбегаются по домам лишь для того, чтобы держаться подальше от нашего эшелона. Названия улиц, вывески и объявления на немецком языке были либо разбиты, либо просто заменены на наскоро сделанные временные аналоги на польском. Все говорило о том, что «хозяевами в доме» были русские, хотя номинально управление уже передали полякам. Нас доставили в лагерь беженцев в К(альтвассер)[68] в четырех километрах от города, где ранее располагался немецкий трудовой лагерь.

Секторы союзников в послевоенной Германии (1947 г.). Тиль провел последние дни своих злоключений в Эрфурте, Веймаре и Готе. Он бежал из Восточной Германии (Тюрингия) в Западную (Гессен), вскочив на поезд, который следовал из Фахи в Филипсталь. Последние годы он жил в Касселе. Выполнено по карте административного деления послевоенной Германии, подготовленной для Государственного департамента (1947 г.)

Стало теплее, и даже голый цементный пол не доставлял больше беспокойства. Здесь нам разрешили свободно перемещаться между тремя зданиями. Эти здания располагались за лагерной территорией, но были огорожены забором из колючей проволоки высотой в два с половиной метра. Никто и не думал о побеге: наше физическое состояние было для этого слишком плачевным. Нам пришлось взять из других зданий бумагу и «деревянную шерсть»[69], чтобы пользоваться ими вместо постелей.

Мы быстро поделили между собой остатки хлеба и съели их. Потом отправились спать.

Через несколько часов был объявлен подъем «на польский манер», что было для нас очередной новостью. В помещение ворвалась толпа польских милиционеров с фонарями, которые светили нам в лица и громко орали. Сначала они палками, обрезками кабеля и просто ногами бессмысленно и беспорядочно избивали тех, кто лежал или стоял поблизости от них. Потом всем нам приказали построиться снаружи и с поднятыми руками подвергнуться тщательному обыску. В это время другая группа этих бравых ребят обшаривала наш багаж.

Снова то тут, то там обнаруживались либо банкнот, либо какие-нибудь ценности, и тогда мерзкое небритое вороватое лицо под новенькой четырехугольной фуражкой светилось от счастья.

«Kolera Niemniez», «Juppt foie motz», «Kurvie sinn». Я произношу эти фразы неправильно – в то время они были для нас новыми, но позже мы слышали их каждый день. Они означали: «Проклятый немец», «Твоя мать – шлюха», «Сукин сын» – и прочно вошли в польский словарь.

После этого наше жилище должно было быть тщательно убрано. Это означало, что всю бумагу и стружки нужно было тщательно собрать и вернуть на место. Во время этой процедуры нас снова награждали затрещинами и пинками. Голый цементный пол нужно было хорошо подготовить для размещения на нем «сукиных детей». Затем, зачитав нам длинный список невыполнимых команд и распоряжений относительно дисциплины в лагере, пригрозив самыми ужасными карами в случае любого нарушения, толпа поляков оставила свое место работы.

На следующее утро мы построились, чтобы отправиться на завтрак. Лишь у очень немногих были какие-либо столовые приборы или миски. Те, у кого ничего этого не было, все равно пошли туда же и, как всегда бывает в таких случаях, воспользовались быстро опустошенными мисками тех, кто поел раньше. Кухня располагалась в главном лагере на довольно приличном расстоянии, и в ней к нашему приходу оставались, выстроившись в небольшую очередь, лишь немногочисленные гражданские заключенные. Там мы имели возможность увидеть начальника лагеря, который смотрел нас с большим удивлением. Он подбежал к нам, очевидно намереваясь что-то сказать. Он поднял руки и вдруг резко рухнул вниз. Те, кто стоял поближе, бросились помогать ему, но были оттеснены назад милиционерами, направившими на нас винтовки. Сильными пинками охрана не давала этому человеку подняться на ноги. Потом его наконец отволокли в ближайший барак. К нашему удивлению,