Читать книгу - "Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен"

знак учтивости, – только с его губ слетала та самая мелодия, и, в конце концов, он попрощался и осыпал меня весьма разумными похвалами. Вряд ли он сможет снова полностью обрести рассудок: этому препятствует хотя бы его физическая слабость; но успокоить его, утешить, умиротворить возможно, и, я думаю, мне это удалось, пусть и всего на несколько часов. Кажется, он глубоко доверяет мне; его сегодняшнее поведение это подтверждает. Я хочу почаще водить его в свои горы и всеми силами попытаться быть с ним рядом».

15 июня. «Гёльдерлин побывал у меня дома, прочитал мне свой “Гиперион”. О! Я до сих пор безгранично счастлив, как дитя. Он мой самый дорогой друг! Но он безумен. О, эти бледные иссохшие губы!»

9 июля. Из письма Вайблингера Фридриху Эзеру: «Гёльдерлин часто бывает в моем доме с садом, он на удивление сильно доверяет мне. Прочитал моего “Фаэтона” и предрек: “Вы станете великим властителем, ваше святейшество!” Пишет стихи у меня».

27 июля. Мёрике навещает Гёльдерлина в компании Рудольфа Лобауэра и литографа Готлоба Шрайнера: «Совместными усилиями они почти играючи набросали профиль бедолаги на листке бумаги, я храню этот портрет до сих пор». Вайблингер передает Мёрике несколько листов с рукописями Гёльдерлина, «два метрических стихотворения и несколько писем – продолжение его романа “Гиперион”. Они замечательны и трогательны, так как разительно отличаются от предыдущего творчества, и в то же время оба этих текста – загадка безумия – позволяют отчасти догадываться об их поразительном смысле, а отчасти – явно демонстрируют его».

Гёльдерлин пишет Карлу Гоку:

Дражайший брат!

Надеюсь, тебя порадует это мое письмо. Я уверен, ты именно так и считаешь, а для меня настоящее счастье знать, что у тебя все хорошо и ты в добром здравии. И хотя я пишу тебе очень редко, воспринимай эти строки как знак внимания с моей стороны. Думаю, мне пора заканчивать.

Полагаюсь на твою дружественную память и именую себя ценящим тебя братом, Гёльдерлин.

Рис. 10. И. Г. Шрайнер, Р. Лобауэр. Портрет Гёльдерлина, рисунок 1823 г.

1824

1 июля. Из дневника Вайблингера: «Гёльдерлин играет на пианино и поет».

Письмо Гёльдерлина матери:

Почтенная матушка!

Как вы знаете, я обязательно с радостью напишу вам, когда, повинуясь привычному ощущению того, чем я, как вам известно, стал, начну чувствовать, что моя манера выражаться ясно приняла долженствующую форму. Пишите мне и дальше много такого, на что я обязан отвечать с надлежащей любезностью.

Я, Ваш преданный сынГёльдерлин.

Из свидетельства Нины фон Ниндорф, приведенного в ее книге «Путевые заметки из Баварии, Тироля и Швабии» (Reisescenen in Bayern, Tyrol und Schwaben, Штутгарт, 1840 г.), в котором автор, по всей вероятности, описывает встречу Мёрике с Гёльдерлином: «В университетские времена Мёрике часто навещал несчастного поэта. У того нередко случались моменты счастья и просветления; но, когда он цеплялся за какое-то предложение и чувствовал, что не может из него выпутаться, он, как правило, прибегал в конце к последнему решительному доводу: “Цет, да!” (вероятно, потому, что это последняя буква немецкого алфавита)».

1825

Теодор Фишер, учившийся в Тюбингене с 1825 по 1830 год, рассказывает, что четырежды навещал Гёльдерлина. «С ним можно было разговаривать и даже время от времени понимать друг друга. Иногда смысл его слов был совершенно ясен, а иногда – непроницаем. Ему недоставало связности (Zusammenhangslosigkeit) в мыслях, но он не страдал от навязчивых идей… В его лице все еще угадывались следы чу´дной красоты. Высокий и чистый лоб, горделивый благородный нос, правильный, словно высеченный греческий подбородок».

13 мая. Уланд отправляет Карлу Гоку сборник стихотворений Гёльдерлина «в том виде, как он появится в печати после нашей со Швабом редактуры… Мы решили опустить все, что было написано в период, когда выдающиеся черты его поэтики еще не сформировались, например как в случае с гимнами, опубликованными в альманахах Штейдлина, это еще весьма явные подражания Шиллеру; аналогичным образом следует исключить все тексты, в которых уже прослеживаются признаки помутнения рассудка. Здесь не так просто провести границу, однако вещи вроде “Патмоса” и “Хирона” включить было нельзя. Если в Германии еще не умерла чувствительность к великой поэзии, – добавляет Уланд, – этот сборник вызовет бурную реакцию».

Циммер (возможно, под диктовку Гёльдерлина) выводит на обратной стороне листа, где от руки записано стихотворение «Кто есть Бог», два четверостишия, которые поэт посвятил ему:

Von einem Meschen sag ich, wenn der ist gut

Und weise, was bedarf er? Ist irgend eins

Das einer Seele gnüget? Ist ein Halm, ist

Eine gereifteste Reb’ auf Erden

Gewachsen, die ihn nähre? Der Sinn is des

Also. Ein Freund ist oft die Geliebte, viel

Die Kunst. O Teurer, dir sag ich die Wahrheit.

Dädalus Geist und des Walds ist deiner.

О человеке я скажу: если он добр

И мудр, в чем он нуждается? Есть ли что-то такое,

Чего достаточно душе? Может ли это быть стеблем,

Спелым побегом лозы, из земли

Выросшим – той, что его питает? Значит, смысл

Вот в чем. Друг – часто возлюбленная, во многом —

Искусство. О дорогой, я скажу тебе правду.

У тебя дух Дедала и леса.

1826

23 февраля. Вайблингер отправляет Адольфу Мюллнеру стихотворение «К Гёльдерлину», которое начинается так: Komm herauf, / Jammerheiliger / Blick auf / mit deine irren Auge / Deiner Jugendschöne, / Deines Kinderherzens / offnem Nebelgrab («Встань, / священный несчастливец, / обрати / свой потерянный взгляд / на раскрытую гробницу / твоей юношеской красоты, твоего детского сердца»). В примечании, следующем за этим текстом, он пишет, что новое издание «Гипериона» не было принято так, как оно того заслуживает, и «искры чистого лирического дарования настолько же погасли в душе безумного поэта, как и в глазах публики». В этих обстоятельствах Вайблингер объявляет о скорой публикации «рассказа о его [Гёльдерлина] нынешней жизни», который станет «одним из самых захватывающих свидетельств того, как титанические стремления противостоят трагической судьбе». «Комментарием к этому стихотворению, – добавляет будущий биограф, – может послужить тот факт, что безумный сочинитель “Гипериона” в течение всего лета навещал меня в моем доме с садом, где ранее жил Виланд и откуда открывается упоительный вид на окрестности, ставшие для несчастного поэта священными, благодаря