Читать книгу - "Есенин vs Маяковский. Поэтическая дуэль - Мария Андреевна Степанова"

Резкость и непримиримость в отношениях Есенина и Маяковского, возможно, преувеличены, так как известно о попытках их жизненного и творческого сближения. Николай Асеев вспоминал о встрече Есенина и Маяковского в кафе на Тверской, о которой они заранее договорились по телефону. Речь шла о возможном участии Есенина в журнале «Леф». «Есенин был горд и заносчив: ему казалось, что его хотят вовлечь в невыгодную сделку»[219], «Есенин держал себя настороженно, хотя явно был заинтересован в Маяковском больше, чем во всех своих вместе взятых сообщниках». Борис Пастернак подтверждал, что «в период недовольства имажинизмом просил <…> помирить и свести его с Маяковским»[220].

Очень интересный эпизод из непрекращающейся поэтической дуэли Есенина и Маяковского передал Д. С. Бабкин в мемуарах «Встречи с Есениным». Он пишет о том, как два поэта-соперника слушали друг друга на литературном вечере в Московском Высшем литературно-художественном институте в 1923 году. «Между Маяковским и студентами сразу же завязался непринужденный разговор. Несколько минут мы гуляли с ним по нашему скверу. Во двор вошел Есенин. Он шел тяжело, опираясь на трость. Несмотря на теплый вечер, Есенин был в демисезонном пальто с поднятым воротником. На шее у него был длинный красный шарф. Поэт простудился и у него болело горло. Маяковский, заметив Есенина, оставил нас и направился к нему. Они вместе вошли в здание института. <…> Студенты попросили выступить Маяковского и Есенина. Есенин выглядел очень плохо. Бледное лицо казалось безжизненным. Он пальцами показал на свое горло, дав понять, что ему трудно говорить. Маяковский согласился. Объявил, что будет читать «150.000.000», зал вздрогнул от его мощного голоса. Манера исполнения Маяковского была шумной. Но надо сказать, что содержание и ритмика самой поэмы, которую он читал, требовали исключительно высокого накала. Действие поэмы, как известно, проходит от начала и до конца на улицах и площадях под бой барабанов. <…> Студенты устроили Маяковскому овацию. Раздались возгласы: «Качать его!» Маяковский сначала отмахивался, увертывался, но, наконец, сдался. Не менее четверти часа длилось это бурное ликование. Председательствующий на вечере В. Я. Брюсов дал звонок. Когда в зале утихло, вдруг поднялся Есенин и попросил слова. Пока выступал Маяковский, Есенин держал на коленях блокнот и делал какие-то заметки. Сейчас он поднял руку с исписанным листком и дал знать, что будет читать. Преодолевая боль в горле, откашливаясь, он сначала произнес несколько фраз в качестве вступления. Те, кто стоял в дверях, не расслышали его. Кто-то крикнул: «Не слышно! И не видно!» Есенину предложили подняться на кафедру, но он отказался. Тогда студенты подхватили его на руки и поставили на стол. Есенин объявил, что будет читать «Пугачева». Он начал читать тихо, хрипло, но постепенно овладев голосом, увлекся, разогрелся. Он не просто читал, а, как артист, играл, создавая живые образы героев этого произведения. Удивительно легко, свободно он преображался то в Пугачева, то в атамана Кирпичникова, то в Хлопушу. Есенин был то задумчивым, то грозным, ироничным или доверчивым. Менялись выражения его глаз и тональность голоса, менялись жесты, настроение. То он раскачивался всем корпусом, то пригибался, изображая, как темной ночью крадется по оренбургской степи Пугачев. Как будто не было зрительного зала, не было слушателей. Все начисто поглотила темная ночь солончаковой степи, в которой разыгрывалась российская трагедия. Казалось, что откуда-то издалека раздавался горячий призыв Пугачева:

О помоги же, степная мгла,

Грозно свершить мой замысел.

По завьюженной степи бродит в поисках сверхчеловека разочаровавшийся во всем, страстный искатель правды Хлопуша; как будто из-под земли раздается его надрывный голос:

Проведите, проведите меня к нему.

Я хочу видеть этого человека.

Дрожь охватывала тело, когда Есенин изображал заключительную сцену трагедии. Пугачев, связанный по рукам предателями, вспоминает свою буйную молодость. Эту сцену Есенин прочитал почти полушепотом, словно это были мысли без слов, сложившиеся в душе великого человека, мужественно отдавшего свою жизнь за свободу своих несчастных собратьев. Едва шевеля губами, Есенин произнес:

Бо-о-же мой!

Неужели пришла пора?

Я взглянул на своего соседа, профессора Павла Никитича Сакулина. В глазах у него были слезы. «Это потрясающе! Гениально! – воскликнул он. <…> В нашем восприятии поэма “Пугачев” была близка к только что прочитанной Маяковским поэме “150.000.000”, и даже в манере исполнения поэм мы уловили что-то общее. Это почувствовал, по-видимому, сам Маяковский, не сводивший глаз с Есенина. Когда Есенин закончил чтение, Маяковский сказал громко, чтобы все слышали:

– Это хорошо, похоже на меня!

– Нисколько не похоже. Моя поэма лучше, – ответил Есенин. В зале раздался смех. Присутствующие долго аплодировали обоим поэтам»[221].

Поэт и прозаик Р. М. Акульшин (Родион Березов), бывший студентом литературно-художественного института в 1920‑е годы, вспоминал следующий совместный вечер Маяковского и Есенина. «Но не только Есенин был кумиром молодежи в те годы. Немало было поклонников и у Маяковского. В комсомольской организации нашего института, которой руководил Джек Алтаузен, кто-то подал мысль позвать обоих поэтов. Приглашая Есенина, ему не сказали, что в институте будет Маяковский, а от Маяковского утаили желание студентов видеть на вечере и Есенина. Боялись, что если они будут заранее осведомлены о программе литературных выступлений, то могут оба отказаться, а встретившись неожиданно в присутствии студентов, постесняются капризничать и, скрепя сердце, будут терпеть друг друга.

…Уютная, такая не казенная, аудитория дома на Поварской, 52, описанного Толстым в романе “Война и мир” как дом Ростовых, заполнена студентами. На месте кафедры устроен небольшой помост. Маяковский пришел за полчаса до назначенного времени (он был на этот счет весьма аккуратным и, дав обещание прийти, никогда не подводил аудиторию).

До начала вечера его привели в кабинет директора института Валерия Брюсова, Есенин запоздал. Это дало повод к замечаниям, что, побывав в Америке, он не перенял американской пунктуальности. Но вот, наконец, он появился в дверях, держа в руках шляпу. Раздались дружные приветственные аплодисменты. Через несколько минут в зал вошел в сопровождении Брюсова Маяковский. И снова зал разразился аплодисментами. Есенина это передернуло (он был слегка подвыпивши). В его взгляде, в гримасах и во всей фигуре чувствовалось презрение не лично к Маяковскому, а к поэзии Маяковского (хмель делал Есенина заносчивым и нетерпимым к своим противникам). Брюсов занял место в первом ряду. Плотный и самоуверенно-нахальный студент Фридман был конферансье. Сначала он дал слово Есенину,