Читать книгу - "Есенин vs Маяковский. Поэтическая дуэль - Мария Андреевна Степанова"

Сестра моя!

В богадельнях идущих веков,

может быть, мать мне сыщется;

бросил я ей окровавленный песнями рог.

Квакая, скачет по полю

канава, зеленая сыщица,

нас заневолить

веревками грязных дорог[208].

В стихотворении «От усталости» дана картина состарившейся Земли, которой скоро придет конец. Сопереживая боли этого мира, поэт предельно истратил свои жизненные силы, писал кровью сердца. Отсюда – «окровавленный песнями рог», образ которого восходит к «Песне о Роланде», как замечено комментаторами Полного собрания сочинений Маяковского. Мотив конца веков привнесен Маяковским отсылкой из Апокалипсиса – «вздыбилось ржанье оседланных смертью коней». «Конь бледный» с всадником, «которому имя “смерть”» заменен у Есенина на «стального коня» – «чугунного поезда», возвещающего приход «скверного гостя».

Создается впечатление, что Есенин имел стихотворение Маяковского отправной точкой. Он берет его мотивы и разрабатывает на свой лад, выражая собственное мировосприятие; как будто вступает с Маяковским в тайный поэтический поединок. Есенин рисует Землю намеренно сниженным образом, так, как это было в ранних стихах Маяковского, не терпевшего красивостей и в этом опиравшегося на американского поэта У. Уитмена. Есенин словно бы хочет победить Маяковского, создавая пейзаж бездуховного пространства:

Полно кротостью мордищ праздниться,

Любо ль, не любо ль, знай бери.

Хорошо, когда сумерки дразнятся

И всыпают вам в толстые задницы

Окровавленный веник зари.

Скоро заморозь известью выбелит

Тот поселок и эти луга.

Никуда вам не скрыться от гибели,

Никуда не уйти от врага[209].

Здесь следует отметить, что у Есенина и Маяковского были схожие взгляды на грубые и нецензурные слова в поэзии. В 1914 году в статье «И нам мяса» Маяковский писал, что слово – орудие борьбы: «Сегодняшняя поэзия – поэзия борьбы. Каждое слово должно быть, как в войске солдат, из мяса здорового, красного мяса! У кого это есть – к нам!»[210] А на вечере, посвященном двадцатилетию творческой деятельности, отвечая на записки, в частности, на записку с вопросом об употреблении грубых слов в стихах, Маяковский сказал: «Я очень люблю, когда поэт, закрыв глаза на все, что кругом творится, сладенько изливается, и вдруг взять его и носом, как щенка, ткнуть в жизнь. Это просто поэтический прием. Вот так же часто говорят, что я употребляю слово «сволочь». Я употребляю это слово потому, что оно попадается в жизни. Пока это понятие существует, до тех пор оно и в стихах будет попадаться. Я никак не могу амнистировать «сволочь» из соображений эстетического порядка, так полным словом и называю»[211]. Есенин во вступлении к сборнику «Стихи скандалиста» писал: «Я чувствую себя хозяином в русской поэзии и потому втаскиваю в поэтическую речь слова всех оттенков, нечистых слов нет. Есть только нечистые представления. Не на мне лежит конфуз от смелого произнесенного мной слова, а на читателе или на слушателе. Слова – это граждане. Я их полководец. Я веду их. Мне очень нравятся слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев. Сегодня они неуклюжи, а завтра будут в речевом строю такими же, как и вся армия»[212]. На вопрос о причинах пристрастия к крепким словам Есенин отвечал: «Хочется бросить вызов литературному и всяческому мещанству! Старые слова и образы затрепаны, нужно пробить толщу мещанского литературного самодовольства старым прейскурантом “зарекомендованных“ слов: отсюда выход в цинизм, в вульгарность…»[213] Для Есенина и Маяковского нецензурная лексика в поэзии была одним из возможных словесных выпадов поэта против толпы, с другой стороны – эмоциональным всплеском и потрясением, полезным для читательского восприятия. По воспоминаниям Л. Брик, Маяковский редко цитировал Есенина, а если цитировал, то – «Сорокоуст»[214], очевидно, считая его близким своей поэтике.

Взаимный интерес поэтов друг к другу отражался и на их личной жизни, в мелочах повседневности. В один из первых совместных вечеров с Галиной Бениславской после недавнего личного знакомства Есенин говорил с ней о Маяковском. Бениславская была образованным человеком, с хорошим литературным вкусом и восхищалась стихами Маяковского. Есенин ругал его – она защищала. «Весь вечер мы проговорили с Есениным. Говорили о Маяковском. “Да это ж не поэзия, у него нет ни одного образа”, – убеждал Сергей Александрович. Я обещала специально отметить карандашом образы Маяковского и принести в следующий раз»[215]. Муза Сергея Есенина, адресат цикла стихотворений «Любовь хулигана» Августа Миклашевская вспоминала об интересе Маяковского к жизни поэта, к окружающим его людям и его любимой женщине: «Я жила в комнате вдвоем с сыном. Как-то рано вечером (сын гулял с няней) я сидела у себя на кровати и шила. В дверь постучали, и вошел Маяковский. Он пришел к моему соседу по квартире, режиссеру Форейгеру. Попросил разрешения позвонить по телефону. “Вы – Миклашевская?” – “Я” – “Встаньте, я хочу посмотреть на вас”. – Он сказал это так просто, серьезно, что я спокойно встала. “Да…” – сказал он. Поговорил немного о театре и, так и не дотронувшись до телефона, ушел. И хотя он ни звука не сказал о Есенине, я поняла, что интересовала его только потому, что мое имя было как-то связано с Есениным, он думал о нем. Маяковского волновала судьба Есенина»[216].

Несмотря на публичные склоки и скандалы, Есенина с некоторыми из футуристов связывали приятельские и даже дружеские отношения. Одним из таких друзей из враждующего лагеря был писатель, поэт и авиатор Василий Каменский. Характер Каменского весьма располагал к дружбе с ним – открытый, веселый, никогда не унывающий. Очень тепло отзывался о Каменском Д. Бурлюк. В. Шершеневич, вспоминая о Каменском, называл его «изобретатель секрета молодости и бодрости» и констатировал: «Тот, кто тебя не любит, не может быть хорошим человеком»[217]. Познакомился Есенин с Каменским одновременно с Маяковским, в Петербурге в 1915 году. Каменский был свидетелем первой встречи Есенина и Маяковского. О приятельских отношениях двух поэтов ярко говорит тот факт, что однажды на новогоднем вечере в Доме печати у них был совместный номер: Василий Каменский играл на баяне, а Есенин пел частушки, одна из которых была посвящена самому Каменскому:

Квас сухарный, квас янтарный,

Бочка старо-новая,

У Васятки у Каменского

Голова дубовая.

Василий Каменский навсегда сохранил доброе отношение к Есенину. В книге