Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

комната. Ваша спальня с сыном, — сказал он, подчеркивая слово сын с таким нажимом, будто ставил печать. Будто в этом весь смысл. Будто это — территория. Я подняла глаза, не крикнула, не оттолкнула, только выдохнула коротко:

— Зачем тебе это? — Голос хриплый, прижатый к горлу, как будто я выдыхала угольную пыль. Сложила руки на груди, инстинктивно, защитно. — Что если… — Я сделала паузу, жесткую, нарочитую, холодную. — Что если окажется, что это не твой ребенок? — Взяла его на слабо. Да. Проверяю. Сама не знаю зачем, но рот сам говорит, глаза ищут в его лице ответ. Он чуть сузил глаза, уголок губ — вверх, но не улыбка, нет. Ехидство. Брезгливое, острое, как ржавый нож.

— Ждешь, что я скажу, что выгоню вас? Дам пинок под зад? — спросил он глухо, и голос его резанул по позвоночнику, будто лезвие прошлось по нервам. От одного этого тембра по коже побежали мурашки, и я ненавидела себя за это.

— Я просто пытаюсь понять, зачем тебе все это. — Вскинулась, но уже слабее. Он медленно наклонился ближе, как хищник, у которого нет спешки, у которого уже лапа на горле.

— Тебя удовлетворит один и тот же ответ, на один и тот же вопрос? — его глаза сверкнули холодом. Я ничего не ответила. Прикусила язык, сдержалась, не захотела снова в эту воронку. Не знаю, как с ним говорить. Он всегда два шага впереди. Надо менять тему. Надо отступить.

— У вас есть поблизости детский сад? — бросила резко. Пусть это будет нейтрально. Пусть будет практично. Он прошел мимо меня к входной двери, медленно снял черное пальто, под которым была черная же водолазка, натянутая на спину и плечи так, что я невольно уставилась на то, как он стал… другим. Крепче. Массивнее. Гораздо взрослее. Эта ткань ложилась по телу, как напоминание, что время прошло, и я уже не знаю, кто он теперь.

— В десяти минутах отсюда, — ответил он спокойно, будто мы обсуждаем прогноз погоды.

— Удобно… — выдохнула я еле слышно, но он услышал. Повернулся. Снова этот взгляд, сквозь кожу, сквозь сердце, сквозь страх. Я не доверяю ему. Я злюсь. Я благодарна. Я злюсь еще больше за эту благодарность. Не хочу сидеть у него на шее. Не хочу быть его должницей.

— Это временно, — сказала я, ровно, четко, с нажимом. — Я устроюсь на работу. Накоплю. Рассчитаюсь. Мы с сыном съедем.

Он сжал челюсти, еле заметно. Но я смотрела на него слишком пристально, слишком внимательно, чтобы не увидеть этого. Он сделал шаг, ухмыльнулся, будто это игра, и он уже знает ее исход.

— Рассчитаешься со мной не деньгами, Кать, — сказал он тихо, но так, будто в этих словах лед и огонь. Я замерла. Сердце дернулось и стукнуло в ребра. Что это значит? Сделала шаг назад, и еще один, пока не уперлась бедрами в край стола. Он не остановился. Его руки легли по бокам от меня, опершись в стол, и я откинулась, тяжело дыша, в груди стучало, глаза его — близко, слишком близко.

— Мне не нужны твои деньги, — процедил он. — Будешь домохозяйкой. Оберегаешь очаг, как в старину, — в голосе сарказм, в глазах — камень. Я едва не вскрикнула от ярости, от унижения, от того, как он наслаждается этой властью. — Все домашние дела на тебе. Я и буду платить тебе за это. Зарплату. Как на работе. Будешь плохо справляться — штраф, хорошо — повышение зарплаты.

Он выпрямился, развернулся и ушел в сторону коридора. Исчез. Исчез из поля зрения, но не из головы. Я осталась одна. Стояла, дышала, как после бега. И не от страха, нет. От злости. От омерзения. От его насмешки, от его фразы, как он легко, играючи, подчинил. Потому что он хозяин дома. Потому что может.

Вот она, еще одна причина ненавидеть тебя, Леша.

Глава 14

Леха

Когда проснулся — еще только серело, небо над городом было таким же блеклым и вымотанным, как я сам. Холодная вода в раковине хлестала по щекам, как пощечины от прошлого, ни одна не оживляла, только разозлить могла. Накинул рубашку, брюки — и шагнул в коридор, собираясь выйти, но… не смог. Не удержался, как последний идиот. Мимо прошел, будто случайно, мимо той комнаты, что теперь их — ее и моего сына. Да, блядь, сына. Хоть она и тявкает, что нет. Дверь была приоткрыта, совсем чуть, будто специально — как петля, в которую головой полез. Заглянул, хотел просто убедиться, что все в порядке, но залип. Как дурак.

Катя лежала спиной ко мне, Леша прижался к ней, как звереныш к матери. На одной кровати, несмотря на то, что детская стояла рядом — аккуратная, с постельным бельем, с бортиками. Но нет — он к ней. А она… черт возьми. Белая футболка, длинная, свободная, до середины бедра, и все, на что мне хватило силы — не дать себе представить, что под ней. А мозг уже дорисовал. Шорты ли, или… черта с два, даже если бабкины трико — неважно. Я стоял, смотрел, как она дышит — тихо, ровно, как будто ей здесь спокойно. И как бы мне ни хотелось оторвать взгляд, я не мог. Потому что впервые за много лет она снова в моей жизни. Живая. Не в памяти, не в ночных галюнах за решеткой, не в песне по радио, а здесь. В моей квартире. В моем пространстве. Рядом.

Я тихо отошел, как тень. Подошел к двери, уже собирался выйти на улицу, пройтись, подышать, не взорваться. Но в голове все равно крутилось одно и то же. Возможно, когда-то у меня и были мечты. Семья. Жена. Дети. Катя. Моя. Без истерик, без побега, без предательства. Чтобы утром она шептала мое имя, а не вырывала сердце ложью. Но жизнь — не сказка, это даже не фильм из проката на Кузнецком. Жизнь — подвал, грязь под ногтями, и тишина в глазах, когда больше не веришь никому.

Она не написала. Ни строчки. Ни "привет", ни "жив ли". Я мотал срок, а она будто умерла. Нет, хуже — она жила, как ни в чем не бывало, растила сына, улыбалась, работала. Я думал о ней каждый день. И если бы она не врала мне сейчас — может, я бы даже простил. Может. Но, видит бог, если она правда собиралась всю жизнь молчать о нем… если бы я не появился случайно… да никто бы и не