Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

рос с каждым шагом. Снова это время. Снова это чувство, как будто кто-то наблюдает, как будто он там, за дверью, с сигаретой, с цепочкой, с этим своим хищным молчанием. Сердце колотилось, будто хотело вырваться, и я не знала, чего больше — страха или надежды. Я молилась, чтобы это был не он. И молилась, чтобы именно он. Противоречие, как нож в животе — и тянет, и давит, и не вытащишь. Я прижалась к глазку, ничего. Стекло мутное, как и мысли в голове. Отперла защелку. Открыла дверь медленно, не сразу, будто от этого зависело, выживу ли я. И когда она распахнулась, я замерла.

— Лариса Богдановна? — удивленно выдохнула я, не веря своим глазам.

Глава 12

Катя

Сердце сорвалось с места и упало в пятки, когда я увидела Ларису на пороге — она стояла с выпрямленной спиной, как будто ей дали приказ, а не как будто она сама сюда пришла. Зрачки расширены, щеки красные, лицо взволнованное, как у человека, который только что провел серьезный разговор, после которого хочется либо заплакать, либо выпить. Я молча отступила назад, пропуская ее внутрь, как пускают беду, зная, что она не постучит дважды. Мы прошли на кухню, сели за стол, и я сразу почувствовала, как руки начали дрожать, будто внутри все замерзло. Я опустила их на колени, вцепилась в ткань халата, как утопающий хватается за обломок дерева — крепко, чтобы не упасть с лица этой чертовой реальности.

— У вас что-то случилось? — спросила я тихо, почти шепотом, голос у меня был как после крика — хриплый, пустой, бережный, как будто я боялась его ей показать.

Она вздохнула, взгляд уронила на стол, на скатерть, на старые выцветшие цветочки, что были свидетелями не одной ночи страха, не одной чашки крепкого чая, выпитого в одиночестве. И начала говорить, осторожно, как будто каждое слово проверяла на вкус.

— Катенька… не пойми меня неправильно… я ведь приютила тебя почти что три года назад, когда ты съехала от тети… цену опустила на пятьдесят процентов, знала ведь, что тебе тяжело будет жилье тянуть…

Она говорила, а я ее будто сквозь воду слышала, будто в голове включилась сирена, заглушающая все, кроме глухого, навязчивого «нет, нет, нет». Я знала, к чему она клонит, я чувствовала это с того самого момента, как увидела ее лицо. Мне хотелось зажать уши, закричать, убежать в комнату и закрыть дверь, как в детстве, когда отец бил мать, а я делала вид, что не слышу. Но я осталась сидеть, слушать, впитывать каждую каплю чужого разочарования.

— Мне очень нужны деньги, Катя… поэтому мне придется сдать квартиру другому человеку. Кто сможет платить полную стоимость… — она говорила это с таким видом, будто извиняется за удар ножом в живот.

А я уже захлебывалась. Внутри все обрушилось — как будто кто-то выдернул из-под меня стул, на котором я и так едва держалась. Только не это. Только не сейчас. Это был единственный мой шанс, единственное место, где мы с Лешей могли жить после того, как тетка продала свой дом, сунула мне немного денег, и уехала к новому мужу в Сызрань. Тогда я устроилась в детский сад, пахала на три ставки, из последних сил тащила нас вдвоем, и когда деньги закончились, Лариса сжалилась. Сказала: "Ты хорошая девочка, Катя. Я помогу." И я поверила. Я думала, что если честно работать, тянуть, не ныть — все выровняется. А теперь — все. Конец.

— Я устроюсь на вторую работу… уже через месяц смогу платить полную аренду… пожалуйста… — прохрипела я, сама не веря, что говорю это. Я уже знала ответ, но все равно тянулась, как умирающий за последним глотком воздуха.

— Это не так просто, Катя… у тебя ребенок…

— Нет… нет, пожалуйста, Лариса… вы ведь знаете, что нам больше некуда идти! — голос сорвался, слезы текли сами собой, обжигая щеки, как кислота.

Она сглотнула, в глазах мелькнула жалость, но она ее тут же спрятала. Она не смотрела на меня. Как будто боялась сломаться, как будто я заразна. Потом она резко встала, стул заскрипел по полу, и она направилась к двери.

— Освободи завтра квартиру, — сказала она холодно, без интонации, будто читала по бумажке.

— Оставь ключ под ковриком. Мне правда жаль, Катя.

И ушла. Дверь щелкнула, как затвор. И все.

Ноги подкосились, как будто воздух в квартире выкачали, как будто кто-то сзади толкнул в грудь. Я рухнула на колени, как перед расстрелом, и захлебнулась всхлипом. Меня трясло. Боже, как же меня трясло. Слезы лились потоком, вырывались из горла, из глаз, из легких, как будто все внутри разрывалось.

Нет… нет… нет. Почему? Почему жизнь такая сука? Почему мне, почему Леше, почему все всегда заканчивается вот так — кулаком под дых? Что я сделала не так? Почему на моем пути только худшее из худшего? Почему каждый, к кому я прикасаюсь, или уходит, или предает? Мне некуда идти. Просто некуда. Ни подруг, ни родни, ни даже этих сраных комнат в общаге — туда только через трупы. Денег не хватит даже на убитую конуру. Все, что было от Гены — его украшения, часы, даже паспорт с пропиской — я продала еще три года назад. Чтобы Леша ходил в чистом. Чтобы ел досыта. Чтобы у него было детство, а не моя грязь. И сейчас я даже не могу обеспечить своему сыну крышу над головой… Господи, прости… но мне уже просто не за что держаться.

Я уже представила это… не во сне, не в кошмаре, а в реальности, которая теперь дышала мне в лицо гнилью подвала, плесенью чужих стен и холодом, что прожигает до костей. Представила, как держу Лешу за руку и веду туда, где пахнет просроченными крупами, где храпят женщины в рваных куртках и детский смех звучит как издевка. Представила, как сижу у стен храма, как униженно, с опущенной головой, прошу батюшку Вячеслава о помощи, как говорю это страшное слово — «убежище» — прикусывая язык, чтобы не разрыдаться. Убежище для бездомных… бездомных, мать его, понимаешь? Не для кого-то — для нас. Для меня и Леши. И это даже не преувеличение. Это единственное, что остается, когда земля под ногами кончается. Я стояла в кухне, опираясь на столешницу, как будто она могла меня удержать, и понимала: я больше не держу удар. Больше не могу делать вид. Все. Хватит. Дальше — яма. На ватных,