Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

единственным аспектом каждодневного опыта, подвергшегося рационализации. В новой городской цивилизации XIX в. использование места стало более специализированным, функционально обусловленным и регламентированным. Для растущего населения работа и дом все более и более отдалялись друг от друга не только во временных, но и пространственных категориях. Стало появляться большое количество мест, территориально обособленных от того, где осуществлялось производство, и сконцентрировавших в себе функции досуга – процесс, которому в определенных случаях способствовала законотворческая деятельность. В результате трактир, в течение долгого времени выполнявший функции места, где решались деловые вопросы, превратился в пространство, исключительно предназначенное для потребления алкоголя[1155].

К концу столетия все это являлось частью все более и более дисциплинируемого городского общества, в котором структуры управления были направлены на предотвращения угрозы физической и моральной деградации, вызванной жизнью в скученных антисанитарных условиях. Сами эти структуры власти и администрирования были подчинены модернизации с тем, чтобы сконцентрировать свою деятельность на проблемах здравоохранения[1156]. Появление учреждений, занятых социальными проблемами, повлекло за собой процесс изменения всеобъемлющей власти церкви. К концу столетия все, что олицетворяло церковную власть с ее жесткой регламентацией и основными принципами религиозности, казалось, было поставлено под угрозу событиями, способствующими разложению социальной роли религии – разделением классов, соблазном альтернативного использования свободного времени, что в итоге лишало досуг традиционного религиозного содержания, обязательного еще несколько десятилетий назад[1157].

Все эти процессы развивались в контексте, обусловленном расширением населения Шотландии, удвоившимся с 2 364 тысяч в 1831 г. до 4 760 тысяч в 1911 г., причем в эти цифры не входят приблизительно два миллиона шотландцев, относивших себя к англичанам, а также тех, кто уехал за границу за эти десятилетия. Те, кто оставался, были не менее склонны к мобильности, чем те, кто уехал в поисках лучшей доли за океан, и активно участвовали в т. н. «внутренней мобильности» – краткосрочных, сезонных и постоянных перемещениях, направленных на поиски работы, увеличение дохода, поиск милосердия или просто легкой жизни. Все регионы Шотландии, кроме северо-востока, стали свидетелями оскудения сельских районов, но в большинстве этих округов движение носило циклический характер, и упадок населения в сельской местности чередовался с его ростом в течение относительно короткого промежутка времени. Города, как правило, были местом притяжения внутренних мигрантов, и по переписи 1911 г. почти половина шотландцев сконцентрировалась в индустриальных центрах запада Среднешотландской низменности. Оценивая этот период с точки зрения демографии, исследователи отмечают, что в целом, рождаемость была выше в Шотландии, чем в Англии, однако по уровню брачности Англия превосходила Шотландию. В то же время браки шотландцы заключали раньше, чем их современники к югу от англо-шотландской границы, а первый ребенок рождался уже вскоре после того, как брак был заключен. В XIX в. Шотландия имела молодое женское лицо, хотя болезни являлись его постоянным спутником. Часть заболеваний были эпидемическими, как, например, холера, господствовавшая в периоды 1831–1832 гг., 1848–1849 гг., 1852–1854 гг. и 1866–1867 гг., и сыпной тиф, наиболее свирепствовавший в 1836–1837 и 1846–1847 гг. Кроме того, постоянным спутником были периодически возникавшие локальные эпидемии, связанные с заболеваниями органов дыхания. Они нападали на ослабленные организмы городских обитателей, чему способствовало обнищание, тяжелая работа и антисанитария.

Население Шотландии в XIX в.

Источник: Kyd J. С. Scottish Population Statictics… Р. xvii, хх.

Смертность, показатели которой то увеличивались, то уменьшались на протяжении столетия, была постоянным спутником Шотландии, как столетия до этого. Детская смертность на протяжении XIX в. колебалась, и хотя середина столетия зафиксировала некоторое ее снижение, 1890-е гг. были вновь отмечены ростом этого показателя. Медицинские знания могли бы снизить эти показатели, однако уровень медицины был все еще чрезвычайно низок. Прививка против оспы впервые была сделана в Шотландии в начале столетия, стала обычной практикой уже в 1840-е гг. и обязательна – с 1863 г., однако показатели смертности не спешили снижаться до конца 1870-х гг. В обществе шли обширные дискуссии по поводу санитарного состояния городов, свалок отходов, систем канализации, и к середине столетия сложилось уже устойчивое представление о том, что болезни тела можно победить посредством лечения болезней общества. К середине века был поставлен вопрос и о роли государства с борьбе с городской антисанитарией. Как бы то ни было, многочисленные и публичные обсуждения различных проблем, имеющих отношение к демографическим процессам, как, например, вопрос о добрачной беременности, свидетельствовали о том, что само общество рассматривает демографическое состояние как ресурс развития, и рождаемость со смертностью перестают быть лишь фактором биологического порядка, превращаясь в социальную дилемму. И уже до конца XIX в., несмотря на противоречивое развитие, в Шотландии сложилась демографическая модель, соответствующая современной западной цивилизации, где на смену высокой рождаемости и высокой же смертности приходит снижение рождаемости, сопровождаемое снижением уровня смертности. Вместе с тем, осознание этой общей тенденции не должно заслонять от нас того факта, то такое развитие было, во-первых, не равномерным по регионам Шотландии, а, во-вторых, не должно умалять понимание XIX столетия в целом как того периода европейской истории, где каждодневный опыт свидетельствовал об уязвимости жизни[1158].

Несмотря на то, что XIX в. действительно был революционным по общественным изменениям, которые он породил, определенная преемственность с предшествующим периодом очевидна. Во всех сферах жизни, касающихся каждодневных практик, этот континуитет легко может быть обнаружен. В частности, воздействие индустриализации подчеркивалось, дабы акцентировать степень, до которой внедрялись новшества в методах и организации производства[1159]. В то же время для многих рабочих сам производственный процесс на протяжении большой части периода оставался неизменным, а отсутствие модернизации в методах управления гарантировало, что процесс расслоения самого рабочего класса не носил в глазах самих трудящихся революционного характера. Современные исследования демонстрируют, что и другие аспекты британского социального опыта менялись, скорее, эволюционно, чем революционно.

Уже упомянутая трансформация представлений о времени имела выборочный характер, причем последние гендерные исследования акцентируют внимание на различном понимании темпоральности мужчинами и женщинами эпохи индустриальных перемен. Так, индустриальные рабочие-мужчины рассматривали периоды труда и отдыха как прогрессивно дискретные фазы времени, для большинства же женщин, все более и более привязанных к дому, такое установление границ было совсем неочевидным. Вместо этого структурирование времени для последних было схоже с тем, которое им было знакомого с доидустриального периода, где границы между работой и отдыхом были стерты[1160].

Если проблема внутреннего управления была, в известной степени, трансформирована динамикой жизненного уровня первой половины XIX в., то задача обеспечения питания так и не была полностью решена в рассматриваемый период. Перебои, вызванные нерегулярными доходами, склонными к колебаниям и полному истощению в случаях болезни и безработицы, часто ставили семьи в зависимость от внешней