Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

что соответствовало региональным различиям шотландской экономики. Переход к классовой политике был чрезвычайно затрудненным и фрагментарным по той простой причине, что социальные и индустриальные изменения в разной степени затронули различные шотландские регионы. В таких условиях любые политические изменения были возможны лишь тогда, когда прежние политические институты и практики будут пересмотрены, что в данном случае означало перенос внимания рабочих в сторону либерального радикализма, чего не произошло в Шотландии еще и накануне Первой мировой войны.

Социальная и экономическая борьба против бедности, а также конфронтация лейбористов с индустриальным капиталом помогла объединить этнически разобщенный рабочий класс, и в этом процессе постепенно создавались условия для возникновения социалистической идеологии, которая являлась альтернативой либерализму. Однако проблема заключалась в том, что далеко не все шотландские рабочие разделяли идеи шотландского социализма, и причина этого, очевидно, в тех формах, которые социализм принимал в Шотландии. Если английские социалисты пристально следовали марксистскому варианту учения, то их шотландские коллеги воспринимали эту идеологию, скорее, в терминах Бернса и Карлейля, и поэтому ключевой фигурой для них был не Карл Маркс, а Генри Джордж, оказавший решающее интеллектуальное влияние на социалистическую доктрину и прочнее всего ассоциирующийся с шотландским социализмом. Кроме того, важно, что шотландские социалисты провалили проект единения с тред-юнионистким движением, поскольку программа трудовых союзов воспринималась как слишком революционная и излишне передовая, что напоминало идеологию среднего класса и отпугивало рабочих.

Критика религии со стороны многих ранних социалистов и их тесная связь с атеистами также удерживали многих представителей рабочего класса от того, чтобы присоединиться к социалистическому движению. Хотя распространенное среди шотландских рабочих убеждение, что одной из основ социализма является атеизм, было не совсем верным, поскольку среди интеллектуальных основоположников шотландского социализма были и люди, подобные Дэвиду Лоуи, рассматривавшему социалистическую доктрину как разновидность христианского учения[1149], в то время как эдинбургский социалист Джон Гилри считал, что социалистические идеи лежат в самой природе церкви[1150]. Все это соответствует заключению Александра Вебстера, отмечавшего, что христианство играло ключевую роль в «формировании социализма в этих городах [Эдинбурге и Абердине]»[1151].

Хотя шотландские социалисты действительно были убежденными критиками общественных отношений в индустриальном обществе, они испытывали огромные трудности в донесении этой идеи до широких масс рабочих. Более того, в отличие от своих английских коллег, они были значительно более приверженны «политической теории», а, с другой стороны, в гораздо меньшей степени разделяли идеи о роли государства в регулировании социальных и экономических процессов. Когда все социалистические партии Шотландии собрались вместе, чтобы объединиться в Независимую рабочую партию в 1893 г., один из ее основоположников заявил, что ее сила в том, что она предлагает самую действенную теорию.

Все это – и внутренние факторы, и то, как представители шотландского социалистического движения строили свои взаимоотношения с рабочими – и создавало условия для того, чтобы социализм не получил широкой поддержки в рабочей среде в период до Первой мировой войны, что находило выражение в электоральных предпочтениях рабочих избирателей. Еще Дэвид Лоуи замечал, что «рост численности не обязательно означает рост влияния», и это должно было свидетельствовать, очевидно, что лучшим индикатором успеха могла бы стать пропаганда роли рабочих в рамках тред-юнионов. Политические акции помогали радикализовать рабочее движение в Шотландии с 1870-х гг., что привело к вовлечению в этот процесс более широких масс. Акции рабочих были жизненно необходимо шотландскому лейборизму с самого начала его существования еще и потому, что их масштабом измерялся успех или неудачи самого лейборизма.

Глава 5

Индустриальное общество как оно есть: структуры повседневности и материальные потребности шотландского XIX века

Генри Кобурн, свидетель, участник и летописец шотландского промышленного переворота, в своих воспоминаниях описывал то, как традиционное для Шотландии время обеда с двух часов пополудни сдвинулось до половины седьмого вечера. Если раньше «не считалось большим отклонением, когда семья обедала… между часом и двумя, то с течением времени, но не без стенаний и пророчеств, обеденным стал четвертый час…, затем он переполз на пять, что, однако, считалось положительно революционным; и за четыре часа, как за «старый добрый час», долгое время держались ненавистники перемен. Однако даже они вынуждены были отступить… Наконец господство перешло к шестому часу… И всем посягательствам на исходе каждого получасового отрезка регулярно оказывалось сопротивление; всегда по одной и той же причине – неприятие перемен…»[1152].

Будучи сам сторонником традиции, лелея романтическое прошлое, стремясь сохранить ту Шотландию, которая все более и более претерпевала изменения под влиянием наступающего промышленного переворота, наконец, оставаясь истинным тори, Кобурн с болью переживал наступающие изменения. Революция, свидетелем которой он стал, затронула не только сферу производства, но и отразилась на повседневных практиках шотландцев, кем бы они ни были, аристократами или рабочими, трудящимися на вновь построенных заводах и в мастерских. Индустриализация и урбанизация принесли новые проблемы, изменив структуру экономики и общества, образ жизни и модели потребления.

* * *

XIX столетие было временем, когда, с точки зрения социальных отношений, локальная идентичность, ранее определявшая доход и статус, уступила место более резко стратифицированной социальной структуре, которая может быть уже описана в категориях классовой принадлежности. Рождение городского среднего класса было связано с тем, что город не просто должен был удовлетворять потребности сельской местности, но превратился в важный элемент индустриальной экономической и социальной структуры[1153]. Эти передовые социальные формы были всего лишь одним из проявлений более широкой общественной тенденции, связанной с ломкой традиционных форм и практик взаимоотношений, включая новое понимание таких извечных концептов, как время, место и функциональность. Время, одна из ключевых стандартных категорий каждодневного опыта, пусть и не всегда рефлексированного, было подчинено фундаментальным изменениям, становясь более стандартизированным и структурированным вокруг определенных сфер жизни, и фактором такой трансформации стало развитие коммуникаций и скоростного транспорта, а также возможность его более точного измерения, что диктовалось нуждами все той же транспортной системы с ее потребностью в точном расписании. Кроме того, потребность в эффективном функционировании современных и централизованных форм промышленности, которая зависела, прежде всего, от точности исполнения служебных обязанностей и приложенных усилий, также определяла процесс изменения отношения ко времени. Результатом было раздвоение в структурировании времени, между проведенным на работе и тем, которое может быть определено как «досуг», в котором поведение также было социально обусловлено и регламентировано. За десятилетия баланс между работой и нерабочим временем неизменно смещался в пользу последнего, что стало возможным благодаря эволюции трудового законодательства[1154]. Наиболее важные изменения произошли к концу столетия, когда значительно увеличился жизненный уровень большинства населения.

Время не было