Читать книгу - "Джошуа - Микита Франко"

— Что? Что она сказала?

Я не хочу это говорить, потому что не думаю, что это правда. Не верю, что это может быть правдой.

Смотрю на её наручные часы. Сеанс должен был закончиться еще десять минут назад.

— Время вышло, — напоминаю я.

— Вы можете договорить.

Отказываюсь:

— Нет. Это неправильно. Я плачу за час, и он прошел.

Встаю. Чувствую себя, как на корабле во время качки: пространство клонится вправо, потом влево. Контур предметов кажется размытым, а реальность — смазанной. Иду к выходу по памяти. Мне кажется, Алия хочет остановить меня, но я тороплюсь вырваться из этого кабинета, показавшегося вдруг психологической ловушкой.

Иду домой. Мама тогда сказала:

«Не существует никакого Джошуа. Ты его сам придумал».

Джошуа — Джошуa [11]

Вета меня больше не любит. Она написала, что устала от исчезновений, отсутствия объяснений и моего «опупенного самомнения», заставляющего думать, что она всё стерпит. Но я так не думал. Я знал, что этим всё закончится, но всё равно был не готов.

Не знаю, зачем теперь выходить на свет. Больше не хочу. Затаюсь в темноте и буду спать, спать, спать — целыми днями. Только он, наверное, всё равно меня вытащит.

Это утомительно — быть выгребной ямой для отходов. Он сливает в меня всё, что не хочет переживать сам. Удобно меня так использовать, как будто я не могу сломаться. А когда мне плохо, кто меня защитит? Вот если я больше никогда не приду, что он будет делать?

То есть, я знаю что. Наверное, то же самое, что и тогда.

Матушка сказала ему, что меня нет (идиотка, кто тогда всё это думает сейчас, если не я?), и он побежал прыгать с моста. По-настоящему. Я видел это со стороны также четко, как вижу окружающий мир при выходе на свет — как вижу деревья, птичек, собственные руки. Так я видел его: девятилетний малыш — крошечный, как фигурка из киндер-сюрприза, — бежал через снежный буран в расстегнутой курточке и в ботинках с развязанными шнурками. Я знал, куда он бежит, так точно знал, словно следил за маршрутом по навигатору: к мосту над Мензой. Это недалеко от дома: пятнадцать минут бега маленькими ногами.

А я был словно везде и нигде. Так близко, что мог разглядеть слёзы на его щеках, но так далеко, что видел его пересекающим в одиночку целые улицы и широкие проспекты. Видел его большим и маленьким. Значительным и ничего незначащим.

Мог ли я бежать за ним? Я ведь как-то оказался рядом. Может ли это быть правдой, если мы делим с ним одно тело?

Но когда он, скользящими подошвами, начал забираться по кованым узорам вверх, через ограждения на мосту, я с отчаянием попросил:

— Не надо!

И он услышал меня. Он посмотрел на меня, и мы увидели друг друга, как в зеркале.

— Джошуа! — он спрыгнул на снег и вцепился в меня.

Мы обнялись. Я чувствовал его, словно у меня есть тело. Когда обнимаюсь с Ветой, чувствую её такой же реальной, каким был он. Только не знаю, кем был я.

И тогда не знал. Даже не знал, что делаю на этом мосту, мне ведь тоже было девять. У него хотя бы были родители, а у меня — никого. Круглый сирота на морозе. Из воспоминаний только волосатый член во рту, и больше ничего о своей жизни не помню.

И мне так не хотелось умирать. Хотелось, чтобы было что-то ещё, что-то кроме этого члена. И я сказал:

— Совсем придурок что ли? Ты нас убьёшь.

Он всхлипнул:

— Ты же видел, что случилось…

А что случилось? Ну, мать наорала. Сказала, что меня нет. По-своему была права. Я уже тогда знал, что мы заперты в одной клетке, и кто-то из нас должен уйти. Мог бы даже я, только он не отпускал.

Я старался ему объяснить, почему это важно. Сделал шаг назад, разрывая объятия, и честно сказал:

— Нам пора прощаться.

— Зачем?!

— Ты же понимаешь, что она права?

Он зачерпнул с мостовых перил снег и кинул горсть мне в лицо. Стало мокро, холодно, больно — щеки защипало. Я, морщась, закричал:

— Блин, ты че!

Дима с вызовом спросил:

— Если я тебя придумал, почему тебе больно?

У него щеки алели красным от мороза, а слезы замерзали на ресницах и превращались в льдинки. Он смотрел на меня с праведным гневом во взгляде и ждал ответа.

— Наверное, ты придумал мне боль, — ответил я.

— Боль не придумывают, — выдохнул Дима. — Она или есть, или нет.

Я положил руки ему на плечи и сказал по-взрослому:

— Послушай, так не может длиться вечно. Тебе нужно меня отпустить и жить дальше.

Я знал, что должен быть за старшего. Знал это, как знают дети, которым из роддома приносят «братика или сестричку». Я появился в этой клетке вторым, но чувствовал, что должен держать в руках нас обоих — как первый.

Дима беспомощно залепетал:

— Не уходи…

— Так будет правильно.

— Нет! Не уходи, пожалуйста...

— Ты должен завести нормальных друзей.

— Я не хочу нормальных!

Он снова рванул к перилам, поставил ногу на кованые вензеля, и я вдруг увидел нас: нас, летящих головой вниз, нас, разбивающихся об лёд в новогоднюю ночь. Я испугался и закричал:

— Ладно! Ладно, я не уйду!

Он остановился. Посмотрел на меня. Я плакал, повторяя:

— Не уйду. Я не уйду…

— Правда не уйдёшь? — с надеждой прошептал Дима.

Я кивнул. Меня трясло от страха, я не понимал, как он может так легко нами распоряжаться. Он потребовал:

— Пообещай, что никогда не уйдешь.

— Никогда не уйду, — сдался я. — Обещаю.

Иначе бы он убил нас обоих.

Он снова попытается это сделать, если я исчезну. Вся его личность основа на слабости, трусости и избегании проблем. Если он не сможет сбежать в темноту сознания, он сбежит в темноту вод реки Мензы.

А я не хочу в темноту. На самом деле, я не хочу спать-спать-спать и никогда не выходить. Я хочу видеть Вету, чувствовать её тело, а через её прикосновения понимать, что тело есть и у меня. Может, я бы хотел смотреть с ней сериалы. Может, мне нравится её болтовня про персонажей в Sims 3, которых она топит в бассейне (знала бы она…) Может, мне нравится нормальность, может, я тоже её хочу.

Но что дозволено Юпитеру, не позволено быку. И каждую пятницу я выхожу мстить.

Иначе ничего не будет нормально. Ни у кого