Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

в 1812 году отвечавший за французские госпитали, неверно понимал причину тифа: «Тиф, косивший французскую армию, происходил от лишений, усталости и нечистого воздуха, которым дышишь в местах, переполненных людьми больными и немощными. Затем он распространился путем заражения»{2220}. Связь между вшами и тифом не прослеживали до 1911 года. При этом Керкхоф правильно описывал симптомы: «Инфекция проявлялась в виде общего недомогания и наиболее часто сопровождалась вялостью; слабым, замедленным или неровным пульсом; искажением черт лица; нарушением координации движений… крайним утомлением, слабостью в ногах, отсутствием аппетита; очень часто – головокружением, звоном в ушах, тошнотой, головной болью; иногда пациент страдал от рвоты; иногда язык [был] покрыт белой или желтой слизью». На четвертый день начиналась лихорадка, «выраженная сначала в виде тремора, затем непостоянного жара… Лихорадка развивается и становится непрерывной, кожа делается очень сухой… Отек мозга, иногда легких»{2221}. В большинстве случаев заболевший умирал. В 1812 году около 140 000 солдат Наполеона погибли от болезней – большинство от тифа, но множество и от дизентерии и связанных заболеваний.

Наполеон не мог позволить болезням сорвать поход и стремился на восток, рассчитывая помешать соединению Первой и Второй русских армий. Сам он во время кампании, по оценке капитана Гаспара Гурго, адъютанта при штабе Наполеона, был «в превосходном здравии», проводил много времени в седле и не жаловался на серьезные недомогания{2222}. Из-за скорости наступления Великой армии и неопытности новобранцев многие солдаты отставали. «Отставшие творили ужасные вещи, – писал Кастеллан, – они грабили и мародерствовали; были организованы подвижные отряды»{2223}. 10 июля Наполеон приказал Бертье отправить в Воровно жандармов, чтобы «арестовать мародеров из 33-го [полка], чинящих в этой местности ужасное разорение»{2224}. К середине июля солдаты стали дезертировать группами и образовывать банды.

18 июля Наполеон приехал в Глубокое и на четыре дня расположился в кармелитском монастыре. Здесь он пошел к обедне, открыл госпиталь, устроил гвардии смотр и принял донесения о трудностях продолжающегося марша. «Сотни людей кончают с собой, – вспоминал лейтенант вюртембергской гвардии Карл фон Зукков, по происхождению мекленбуржец, – поскольку больше не могут выносить такие лишения. Ежедневно в лесу у дороги слышатся одиночные выстрелы»{2225}. Бесплатная медицинская помощь стала почти недоступной. Баварский генерал фон Шелер докладывал своему королю, что уже при переходе Вислы «прекратилось постоянное снабжение провиантом и его организованное распределение, и до самой Москвы законным порядком или через обычные реквизиции не было получено ни фунта мяса или хлеба, ни стакана коньяка»{2226}. Это преувеличение, однако простительное.

Есть основания считать, что Наполеона держали в неведении и относительно снабжения съестными припасами, и относительно количества здоровых солдат. Части, которые, как докладывали императору, имели десятидневный запас провизии, на самом деле вовсе ее не имели, и генерал Дюма вспоминал: генерал Луи Фриан, зять Даву и командир двух полубригад гвардейских гренадер, «требовал рапорт о 33-м линейном полке, в котором говорилось бы, что полк насчитывает 3200 человек, причем я знал, что в действительности в нем осталось не более 2500. Фриан, подчинявшийся Мюрату, сказал, что Наполеон рассердится на его командира. Поэтому он предпочел солгать, и полковник Этьен-Франсуа-Раймон Пушлон подал требуемый лживый рапорт»{2227}. В одном только этом случае, как мы видим, в обмане участвовали – или знали о нем и промолчали – три высших офицера (а также, вероятно, Мюрат). Исподволь изменилась атмосфера в армии. Прежде близкому к солдатам Наполеону теперь постоянно лгал генералитет. Наполеон продолжал инспекции, но из-за численности Великой армии и масштаба театра войны ему пришлось в гораздо большей степени, чем когда-либо прежде, полагаться на своих офицеров.

Один из телохранителей Наполеона в мемуарах писал, что во время декабрьского отступления тот спросил Бессьера о положении гвардии. «Очень благополучное, ваше величество, – ответил тот. – Над кострами устроены вертелы; есть цыплята, бараньи ноги и так далее». Телохранитель заключил: «Если бы маршал взглянул хорошенько, он увидел бы, что бедолагам почти нечего есть. У большинства жестокая простуда, все очень измучены, и их численность сильно уменьшилась»{2228}.

19 июля, когда Наполеон узнал от мюратовского адъютанта майора Мари-Жозефа Росетти, что русские оставили Дрисский лагерь, он «не мог сдержать радости»{2229}. Наполеон писал Маре из Глубокого: «Неприятель оставил укрепленный лагерь у Дриссы, сжег все мосты и чрезвычайно много складов, пожертвовав трудами и припасами, которые много месяцев составляли смысл его работы»[244]{2230}. Согласно дневниковым записям Росетти, император «быстро шагал туда-сюда», говоря Бертье: «Видите? Русские не знают ни как воевать, ни как жить в мире. Это испорченный народ. Они оставили свой оплот без единого выстрела! Давайте же, еще одно настоящее усилие с нашей стороны, и мой брат [то есть царь] пожалеет, что прислушался к советам моих врагов»{2231}. Он подробно расспросил Росетти о настроении кавалеристов и здоровье лошадей, остался доволен ответами и тут же произвел его в полковники. В действительности Мюрат требовал от кавалерии слишком многого, изматывая лошадей постоянными заданиями. «Когда он выступал во главе стрелков и красовался под носом у казаков в своем фантастическом костюме с развевающимся султаном, он тотчас же забывал, что довершает развал кавалерии, губит армию и ставит Францию и императора на край бездны», – жаловался Коленкур[245]{2232}.

23 июля Барклай де Толли достиг Витебска (320 километров восточнее Вильны) и приготовился драться, если к нему присоединится Багратион. Но в тот же день состоялось первое крупное сражение кампании: у Салтановки (неподалеку от Могилева) Даву ценой потери 4100 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести преградил Багратиону путь на север. Багратион вынужден был повернуть к Смоленску. Через два дня передовые части Мюрата столкнулись у Островно (к западу от Витебска) с арьергардом армии Барклая де Толли под командованием графа Остермана-Толстого. Наполеон рассчитывал, что генеральное сражение близко. Как обычно, в своем бюллетене (№ 10) он сильно преувеличил, объявив, что Мюрату противостояли «15 000 кавалерии и 60 000 пехоты» (на самом деле русских было не больше 14 000) и что неприятель потерял 7000 убитыми, ранеными и пленными (в действительности – 2500). Потери французов Наполеон оценил в 200 человек убитыми, 900 ранеными и 50 пленными. (Самые разумные современные оценки – 3000 убитых и раненых, 300 пленных{2233}.)

Наполеон очень рассчитывал, что русские не сдадут Витебск, а будут сражаться. 26 июля он написал Евгению Богарне: «Если враг желает драться, то это нам очень на руку»{2234}. В тот же день Наполеон спросил Жомини о возможности похода на Москву. Тогда, по-видимому, он стал всерьез учитывать этот вариант. 22 июля Наполеон заявил генералу Ренье, что неприятель не осмелится напасть на Варшаву, «когда Петербургу и Москве грозит настолько близкая опасность». Через четыре дня он написал Маре: «Я склонен думать, что, имея хорошие дивизии, можно было бы и взять Москву»{2235}. Теперь его замысел остановиться (если враг уклонится от генерального сражения) в Витебске или Смоленске стал трансформироваться в нечто гораздо более грандиозное и смелое. Наполеон позволил Барклаю де Толли увлечь себя в ловушку.

На рассвете 28 июля Мюрат известил Наполеона, что русские неожиданно оставили Витебск и он преследует их. Они увезли с собой все и скрыли, в каком направлении отправились. «В их поражении было как будто больше порядка, чем в нашей победе!» – отметил Сегюр[246]{2236}. Наполеону, встретившемуся с Мюратом, Евгением Богарне и Бертье, пришлось признать, что «столь желанная победа, которой мы так добивались и которая с каждым днем становилась все более и более необходимой, еще раз ускользнула из наших рук, как это уже было в Вильне»{2237}. Победа казалась мучительно близкой и ждала за следующим холмом, следующим озером, следующей долиной, следующим лесом – точно так, как и рассчитывали русские. В Витебске Наполеон провел шестнадцать дней и всерьез оценивал возможность закончить кампанию здесь и продолжить в следующем году. Теперь он стоял у границы старых русских земель, где Двина и Днепр образуют естественную линию обороны. Он мог бы устроить склады боеприпасов и госпитали, провести в Литве политические