Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Насколько точным был сатирический анализ Ю. Смуула, показали многие читательские, зрительские и печатные отклики, в том числе и весьма разгневанные. Газета «Красная звезда» поместила даже большую статью под уличающим заголовком «Вдова на ухабах». Писателя упрекали ни много ни мало как в неуважительном отношении ко всем… офицерско-генеральским женам.

Критические выражения по поводу пьесы крепчали, тон обличений нарастал. Начали раздаваться призывы срочно изгнать пьесу из театрального репертуара, а заодно и как следует образумить драматурга, чтобы впредь ему не было повадно сочинять пасквили. Не миновали такие отклики и редакционную почту газеты «Известия», где я тогда работал.

Редакция решила сбить накал страстей и вступиться за жанр сатиры. Форму, правда, избрали предельно осторожную и тактичную — печатное объяснение драматурга на газетных страницах с кем-либо из наиболее рьяных и непримиримых его оппонентов, чье письмо попало в редакционную почту. Перед читателем, как известно, можно лишь оправдываться, ругать же его не полагается.

Выбор остановили на многостраничном послании некоего военнослужащего из Риги, содержавшем семь или восемь развернутых пунктов обвинений. Для подготовки писательского выступления меня откомандировали в Таллинн.

Было это в конце октября или самом начале ноября 1966 года. Юхан Смуул жил тогда на окраине города в одном из беленых двухэтажных особнячков, с красными черепичными крышами, разделенных широкой протяженной лентой асфальтированного шоссе от серой, уже по-стальному холодеющей излучины морского залива.

Для встречи писатель пригласил к себе домой. Тему предстоящего разговора никак нельзя было отнести к числу приятных. И я ожидал увидеть озабоченного, напряженного, если не просто обиженного и сердитого человека. А у калитки своего дома меня встретил очень моложавый, подтянутый, в спортивной куртке с молниями хозяин. На красноватом его лице играла добродушная улыбка, хотя серовато-голубые глаза сквозь очки смотрели приметливо и остро. Смуулу было сорок четыре года. По контрасту с молодым лицом длинные прямые пряди спадавших на лоб волос были уже серо-бурыми от седины.

О предмете беседы мы успели перемолвиться по телефону. Но вначале Смуул словно и думать забыл о привезенном для него из редакции гневном письме, о нелегкой доле сатирика, о пьесе, о жалобах. Он заговорил о других, посторонних вещах.

Повел меня в угол двора и стал показывать находившийся под крышей и вделанный в землю, ошлифованный плиткой крохотный водоем. Это был совсем маленький, наверное, не больше шести квадратных метров, бассейн, или, точнее, аквариум, где, по словам Смуула, обитали разные породы рыб. Проплывающие серебристые и темные рыбьи силуэты он сопровождал красочными характеристиками. «Я ведь из семьи потомственных рыбаков с острова Муху… это недалеко от Сааремаа… Рыбы — наши друзья, без них и дома было бы скучно», — объяснил Смуул.

По некрашеной, густо отлакированной деревянной лестнице мы прошли на второй этаж — в рабочий кабинет. Легким жестом Смуул показал на мягкое старинное кожаное кресло с высокой резной спинкой: мол, располагайтесь, — а сам занял место в таком же кресле за письменным столом, напротив. Изготовившись к беседе, я уже собирался извлечь из папки копию адресованной в редакцию многостраничной жалобы-разноса. Но не тут-то было!

Смуул неторопливо снял со стены висевшую на почетном месте потемневшую от времени долгую кожаную ленту, вид пергаментного свитка с тисненными готической вязью надписями на немецком языке. Это была грамота Ливонского ордена, если не изменяет память, не то XIV, не то XV века. Как явствовало из текста, то был главнейший документ и удостоверение личности эпохи, вероятно, поважней даже, чем нынешний паспорт. Какой-то чиновный германский служака, выражаясь современным слогом, из сидевшего на эстонских землях Ливонского ордена удостоверял в этой грамоте, что тогдашние Смуулы, предки писателя, принадлежат не к крепостному сословию, а к вольным хлебопашцам и рыбакам, коим предоставлено право на беспрепятственную торговлю рыбой… «Понимаете, каково это! — восклицал Смуул. — Уже тогда Смуулы жили в здешних краях, ковыряли землю, ворочали на ней камни, ловили рыбу… И не унывали ни при каких напастях!.. Я накапливаю все, что связано с предками…»

Не стану описывать дальнейшую беседу. Она протекала примерно в таком же духе. Из нескольких часов то, что можно назвать собственно деловой частью, заняло едва ли больше пятнадцати минут. Это было то время, когда Смуул сосредоточенно, не меняя выражения на лице, читал копию привезенного из редакции письма. Было слышно только, как шелестели переворачиваемые страницы.

Закончив чтение, он отложил бумаги. Вздохнул и произнес:

— Ладно… Оставьте мне, я отвечу. Пришлю эстонский текст недели через две-три. Переводчика в Москве, если надо, могу подсказать.

Еще какие-то минуты я передавал пожелания редакции. Смуул выслушал их молча, ответил:

— Хорошо. Учту.

Это было все. Остальное время ушло на другое. Мы пили дымящийся ароматный кофе, приготовленный хозяйкой дома, известной эстонской поэтессой Деборой Вааранди. Смуул щедро демонстрировал раритеты своей библиотеки. Вспоминал забавные происшествия и потешные казусы из зимовки в Антарктиде, в результате которой родилась его «Ледовая книга». Рассуждал о ловле рыбы на родном островке Муху, отзывался о последних произведениях советской прозы, делился наблюдениями о старом и новом Таллинне, о маленьких симпатичных кафе на его улицах, где так мило и непринужденно можно провести вечер с друзьями, — словом, говорил о чем угодно, но только не о прочитанном письме, не о сатире, не о нападках на свою пьесу.

Затем мы вновь стояли у калитки дома, прощались. Мысленно перебирая в памяти весь незаметно пролетевший вечер, я вдруг с ужасом подумал, что в сущности скверно справился с редакционным заданием. Отбываю в Москву с пустыми руками. Привожу в редакцию одни обещания. Даже об отношении писателя к критике его пьесы подробно не узнал, даже его взгляды на развитие сатирического и юмористического жанров не удосужился обсудить.

В некоторой растерянности, вовсе несуразно и, конечно, совсем некстати я выпалил:

— А как же сатира?!.. Что вы думаете о ее современном состоянии и специфических проблемах? Это мы как-то упустили!.. Это…

— По-моему, мы весь вечер только и делали, что говорили о сатире, — слегка усмешливо возразил Смуул. — Разве вы так не считаете?

Свое обещание он сдержал пунктуально. Эстонский текст статьи поступил в редакцию «Известий» в точно означенный срок. Был отдан на перевод и напечатан без поправок и изменений.

В статье «За хорошее отношение к сатире», о которой идет речь («Известия», 1966, 21 декабря), Ю. Смуул не просто отвечал автору письма из Риги. Он не пытался оградить пьесу или свое творчество от критики. Цель ставил гораздо более широкую, общественно значимую и важную. «У многих на памяти