Читать книгу - "Семеновские застенки (Записки очевидца) - Н. П. Даурец"

куда девался Гросс. Ему ответили, что, верно, был такой арестован, но, по выяснении, выпущен и указаны числа, по которым можно судить, что Гросс сидел, во всяком случае, не больше суток. И после, когда начгаром был Артамонов, приходила бумага с запросом о Гроссе, и сам генерал Артамонов спрашивал несколько раз: куда девался такой-то арестованный. На это, конечно, всегда уверенно отвечали, что он выпущен.　

Отец Гранта, контр-разведчик, был в это время на ст. Мациевская, как бы начальником контрольного пункта. И вот, когда он ехал в Даурию, то в вагоне познакомился с одним господином[8], который ехал из Харбина. Уже познакомившись, они играли в карты, и Грант-папаша увидел у него в чемоданчике, якобы, много золота. В Даурии, по показанию Гранта-папаши, его арестовывают и уводят на гауптвахту. И за работу принимается уже Грант-сын[9]. В этот вечер написана записка об освобождении, а его расстреливают. Расстреливать ходили Богословский, Денисов и солдаты комендантской роты. Как ни просил он отпустить его, отдав все ему, и давал слово, что никогда никому об этом не скажет, Богословский все-таки сделал в него из „Нагана“ выстрел и ранил, тогда Денисов, чтобы не делать шума, приказал рубить его шашками, а солдаты кололи штыками. Отобрано было всего двести рублей золотом и золотые часы, а может быть и больше.　

Не все коту масленица, пришли и для Гранта такие дни, что он не особенно мог развернуться. Дело в том, что приехал в Даурию, якобы от атамана, начальник броневой дивизии генерал Богомолец за тем, чтобы отобрать у Тирбаха золотой запас. Богомолец, по приезде, сразу обратился к начдив маньчжурской, генералу Кислицыну, и они решили арестовать Тирбаха, для чего почти повели наступление, вызвав несколько рот и всех офицеров 2 маньчжурского полка и часть бурятского гусарского дивизиона. Тирбах был арестован, золото отобрано. Сидеть, конечно, Тирбах нигде не сидел[10], но принужден был из Даурии уехать, и гарнизон принял начальник 1-ой казачьей дивизии генерал Артамонов, и Гранту особенно он не давал расходиться, но Грант и здесь сумел почти влезть в доверие и мошенничал во всю, если бы один случай не подвел Гранта почти под расстрел, хотя Грант и выпутался, заставив отвечать других.　

А случай этот вот какой:　

В одно из воскресений, в начале октября кажется, в поселке Даурия был арестован пьяный подхорунжий личного конвоя атамана Веретенников. Прапорщик Богословский считался, как бы комендантом этого поселка[11], а потому при аресте пьяного и буйствующего Веретенникова Богословскому приказано было допросить и, вообще, разобраться с этим делом. При допросе Веретенников держал себя с Богословским вызывающе, и когда Богословский указал ему, он стал еще хуже, так что Богословский раз даже ударил его. После этого Веретенников прямо таки засыпал Богословского оскорблениями, кичась, что он из конвоя атамана. Богословский сдержал себя, но вечером, когда Веретенников сидел уже на гауптвахте, пришел туда и выпорол Веретенникова шомполом. На другой день узнали как-то об этом в ставке.　

Заведывающим даурской гауптвахтой был поручик Смычников. Артамонову в ставке, как начальнику гарнизона, здорово, видимо, влетело от атамана, потому что Артамонов, с войсковым старшиной Зиминым и еще несколько офицеров из ставки, почти прибежали в комендантское управление, все возбужденные, и Артамонов потребовал к себе Гранта, Смычникова и Богословского. Все трое тут же явились.　

— На каком основании вы пороли его? — почти задыхаясь от злобы, кричал Артамонов. — Кто дал вам право пороть[12]?.. А?.. Расстрелять их! Сейчас же расстрелять! Под арест! Всех троих!　

Все молчали, только офицеры ставки ругались и держали в руках „Наганы“.　

Артамонов, обращаясь к Гранту, продолжал:　

— Сдать дела! Сейчас же! Денисов, примите от него все.　

Вот тут-то и заварилась каша.　

Грант попросил его не водить на гауптвахту, чтобы он мог передать бумаги и вообще все дела, которые у него находились.　

— Да, да. Сейчас же! сейчас же все сдавайте! — сказал Артамонов.　

Смычникова и Богословского увели, Грант пока остался. Но Грант, известно, как человек жуликоватый и хитрый, занялся не сдачей, а сейчас же были посланы люди и даже его жена в ставку улаживать дело. Принялся устраивать это дело, главным образом, подполковник Понтович. И вечером (а все это происходило часа в два— три дня) Гранту разрешили быть дома, и пока даже он остался комендантом.　

За Смычниковым, при допросе арестованных, оказалось, что он порол их каждодневно, но милое „начальство“ отказалось, говоря, что оно не знало об этом, но, ведь, всем ясно, что подпоручик Смычников, так очень милый человек, делал это уж во всяком случае с ведома Гранта, как коменданта Даурии, и, наоборот, „начальство“ даже приказывало ему с арестованными „не стесняться“.　

А когда Богословский пошел на гауптвахту пороть, то некоторые уверяют, что Грант даже приказал ему итти и сделать это. В общем, Смычников и Богословский были отданы под суд, а Грант пока остался на своем месте, но не надолго. Скоро генерал Артамонов прислал офицера 1-го маньчжурского атамана Семенова полка, капитана Лобанова, которому и приказано было принять комендантство, а подполковника Гранта отправили в распоряжение генерала Мациевского, но Грант сам разсказывал, что будто бы устроился в ставке комендантом поезда главно командующего, но насколько это верно, утверждать не берусь. Едва ли. Известно только одно, что вот он, при эвакуации в Приморье, назначен начальником эшелона технических мастерских.　

Через две недели над Богословским и Смычниковым состоялся суд, под председательством　командира 1-го маньчжурского атамана Семенова полка, полковника Малакен.　

Суд приговорил Смычникова к лишению всех чинов и орденов, а Богословского — к трехмесячному заключению на гауптвахте.　

А Грант и на сей раз вывернулся. Да и многим лицам было не выгодно, потому что Грант многих бы потащил за собой за старые дела: кого за убийство, кого за воровство и грабеж. С ним бы вместе предстали на суд: Апполонов, Титов, Пакулов и др. им подобные. И лица эти при этой каше не на шутку перетрусили, так что хотели даже бежать, но, как видите, Грант удержался, и они пока что вздохнули свободно, продолжая свою черную работу.　

В одном только не был виноват Грант, это в том, в каком виде была гауптвахта. Дело-то в том, что гауптвахта досталась как бы по наследству от барона. Никаких приказаний о ее переделках Грант не получал, и начальство великолепно знало, в каком виде „губа“, т. к. на ней несколько раз был даже сам атаман, а потому обвинять Гранта, почему там были замуравлены в карцерах окна, нет хороших нар и т. д., по меньшей