Читать книгу - "Земля ковбоев. Настоящая история Дикого Запада - Кристофер Ноултон"

его нужно отвозить за пять миль в более теплый ватерклозет в Брикволле — родовой усадьбе, где он появился на свет. Семья добивалась, чтобы его сделали рыцарем-командором ордена Британской империи, но такой чести ему так и не оказали — возможно, по той очевидной причине, что он ее не заслужил.

В конце концов у него отказала память, а затем и разум. Его перевезли в ближайший частный дом престарелых — «с мигающими глазами и расстегнутой ширинкой»[552]. Там, по словам одного из друзей, «он лежал, как умирающий бык в болотах Сассекса»[553]. Когда в сентябре 1924 г. Фрюэн скончался в возрасте 71 года, клерк отдела регистраций завещаний составил список его личных вещей, оценив их стоимость всего в 50 фунтов.

Его кончина дала богатый материал авторам некрологов. «Мортон Фрюэн, о смерти которого мы сообщали в другой колонке, был колоритной и в каком-то смысле трагической личностью, — писал один из авторов. — Он постоянно пытался достичь чего-то, но никогда не достигал»[554]. Другой назвал его обладателем «первоклассного ума, никогда не затруднявшего себя тщательным обдумыванием»[555]. Зато его друг Редьярд Киплинг видел в стремлениях Мортона мечтательную, романтическую сторону: «Он жил ярко и широко во всех смыслах, кроме того, который называется здравым смыслом, в свое полное удовольствие. Если бы он когда-нибудь добрался до „горшочка с золотом“ из своей мечты, он бы погиб»[556]. Мортона Фрюэна похоронили на семейном кладбище в Нортиаме, где он, «навеки выбитый из седла»[557], как выразился его племянник, «ожидает прощения долгов и возрождения серебра».

Автобиография Мортона Фрюэна «Мелтон-Моубрей и другие воспоминания», которую он начал писать за столом, поставленным в старой часовне в Брид-Плэйс, к моменту его смерти была написана лишь наполовину; тем не менее ее издали посмертно ограниченным тиражом.

В своих мемуарах Фрюэн с грустью вспоминал портрет леди Гилфорд[558] кисти Ганса Гольбейна, который видел в детстве висевшим на почетном месте на парадной лестнице главного зала в тюдоровском особняке Брикволл. Его отец купил портрет за 16 фунтов на аукционе Christie’s в 1848 г., когда с молотка распродавали предметы из крупного сельского поместья Стоу-Хаус[559]. Он помнил, как его старший брат Эдвард, отчаянно нуждаясь в деньгах в 1880-е гг., расстался с картиной за скромную сумму — несмотря на наставления отца никогда ее не продавать. Мортон размышлял, что если бы он выкупил портрет у брата, то одно это решение могло бы полностью изменить его судьбу. Несколько лет спустя он зашел в заставленный книгами кабинет Уильяма Вандербильта в его похожем на замок особняке на Пятой авеню на Манхэттене и обнаружил над камином портрет леди Гилфорд, «хорошо освещенный, удачно повешенный, выглядевший чрезвычайно достойно». Единственная на тот момент картина Гольбейна в Северной Америке стоила целое состояние.

Кажется весьма символичным, что сейчас эта картина, подаренная в итоге Уильямом Вандербильтом Метрополитен-музею, считается уже не работой Гольбейна, а ее копией. Мечты Мортона Фрюэна продолжали рушиться даже после его смерти.

Мортон Фрюэн, человек, основавший первую английскую акционерную скотоводческую компанию и руководивший созданием округа Джонсон, когда тот был еще девственной землей в составе Территории Вайоминг, с горечью вспоминал о том периоде: «Состояние, которое я намеревался сколотить, лежит грудами белеющих костей вдоль ручьев у подножия Бигхорнских гор»[560]. В мемуарах он называл свои приключения на Западе «Великой скотоводческой катастрофой»; именно так и было — как для него, так и для многих из его соотечественников. В общей сложности британцы потеряли около 20 из 45 вложенных миллионов, или 478 млн долларов в пересчете на современные деньги. Может показаться, что это не так уж и много, но в те времена вся экономика страны составляла около 33 млрд долларов[561]. Англичане быстро списали в убытки около 10 млн долларов[562], а шотландцы — около 8 млн. Конечно, значительная часть этих денег в благоприятные годы приносила дивиденды, однако шотландец Джон Клей весьма сомневался в том, что удастся обнаружить прибыль хотя бы в один цент, если суммировать все прибыли[563] и убытки в области скотоводства на открытых пастбищах за период с 1870 по 1888 г.

Не все эти деньги просто испарились во время Большого падежа и последовавшей за ним затяжной рецессии. Более того, можно утверждать, что инвестиции, осуществленные такими людьми, как Фрюэн и де Морес, хотя и не окупились, тем не менее сыграли важную роль в финансировании развития американского Запада. Они помогли создать новые прибыльные отрасли (например, производство колючей проволоки и шляп-стетсонов), а также множество мелких предприятий в скотоводческих городках. Кроме того, британцам принадлежат заслуги по улучшению пород скота и внедрению некоторых лучших — и худших — методов хозяйствования на ранчо.

Несколько шотландских скотоводческих компаний выстояли в период длительного спада и сумели добиться неплохих результатов, когда отрасль восстановилась. В отличие от своих английских коллег, которые в основном фиксировали убытки и уходили из бизнеса, шотландские инвесторы рассматривали ситуацию в долгосрочной перспективе и во многих случаях предпочитали провести реструктуризацию и сократить расходы. Будучи опытными инвесторами в недвижимость, многие из них осмотрительно выкупили часть земель на территории своих ранчо. Несколько таких ранчо — Matador, Swan, Prairie и Western — не только выжили в годы депрессии, но и принесли скромные дивиденды своим акционерам. Другие заработали достаточно денег благодаря постепенному удорожанию земли, продав ее с солидной прибылью в начале XX в.[564] Сегодня такие ранчо продаются за десятки миллионов долларов — чаще всего в качестве статусных активов для сверхбогатых людей.

Одним из немногих скотоводов, переживших ту эпоху и сохранивших свое состояние, был Джон Клей. К 1913 г. он возглавлял чрезвычайно успешное чикагское комиссионное агентство по продаже скота Clay, Robinson and Company с годовым оборотом 120 млн долларов; этой организации принадлежало 15 региональных банков. В 1922 г. он отправился в путь, чтобы выступать с ностальгической речью «Возвращение к фургону». В ней он ратовал за возрождение старых идеалов системы открытых пастбищ: «Это возвращение к фургону, к работе, к старой кобыле с колокольчиком и недовольному крику повара по утрам: „Подъем, парни“»[565]. Он утверждал, что только благодаря упорному труду, продуманному управлению и недопущению вмешательства государства крупные скотоводы смогут восстановить свои состояния. Подход, основанный на открытом выпасе, все еще мог быть эффективным и оставался наилучшим вариантом использования незанятых государственных земель, составлявших огромную часть засушливой территории американского Запада. Поскольку репутация Клея была испорчена участием в войне в округе Джонсон, его призыв в основном игнорировали. Но если идеи Аллана Сэйвори