Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Уменья нет сослаться на болезнь,

Таланту нет не оказаться дома.

Приходится, перекрестившись, лезть

В такую грязь, где не бывать другому.

Свою речь Б. Слуцкий написал заранее на листке бумаги и по дороге с Ломоносовского проспекта, где они тогда жили в общем писательском доме, показывал в машине трем друзьям, крупным литераторам, от которых на сей раз выступлений не требовалось. Друзья прочитали и молчаливо одобрили.

Впрочем, кажется, до последней минуты Борис Абрамович надеялся, что как-нибудь обойдутся без него и выступать не придется. Но из президиума назвали его фамилию, и выступать пришлось.

Речь Б. Слуцкого 31 октября 1958 года, которая отчасти уже цитировалась, пожалуй, самая короткая из всех речей, произнесенных на этом собрании. Борис Абрамович говорил лишь то, что думал, и ни слова больше. Азбучными прописями казались ему эти утверждения, да и произносил он их нарочито, как прописи: «Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт обязан искать славы на родной земле, а не у заморского дяди». «Лауреат Нобелевской премии этого года, — говорил тогда Б. Слуцкий, — почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле» (см. журнал «Горизонт», 1988, № 8, с. 58, где опубликована полная стенограмма этого собрания).

И вначале, когда случившееся случилось, Борис Абрамович сожалел не о том, что говорил, а до сердечных спазмов переживал лишь неприглядное общественное окружение, тот контекст, в котором прозвучали его слова. Мрачное судилище, каким обернулось все это. Волей или неволей он включился в кампанию гонений и проработок, в травлю крупного таланта. И пусть тон задавали не одни политические кликуши, не только Семичастный или Софронов, а в одном хоре раздавались голоса и таких серьезных и близких ему людей, как К. Симонов, С. С. Смирнов, И. Сельвинский, С. Антонов, Л. Мартынов, Б. Шкловский, и многих других, все равно негоже! Все равно стыдно!

Судя по всему, Борис Абрамович ощутил это почти сразу, как только закончил говорить и спустился с трибуны, заняв место среди других людей в зале.

А тут еще одна сцена…

Рассказывают, что когда после собрания Слуцкий с остатками публики продвигался к выходу, к нему развязной походкой приблизился двадцатипятилетний талантливый и уже известный поэт, любивший играть роль фрондера. Поэту этому Борис Абрамович покровительствовал, не раз ссужал деньгами, хотя и посмеивался над его наигранной шумливостью и хлестаковскими чертами характера («Он похож на грузовик, везущий пачку мороженого», — шутя однажды заметил Слуцкий).

Теперь молодой поэт пылал праведным гневом.

— Борис Абрамович! — громоподобным голосом, так, чтобы слышали и обернулись все, возвестил он. — Я вам должен большую сумму денег… Этих денег теперь у меня нет. Но тридцать сребреников я вам отдам. Получите! — И он преподнес Слуцкому на картинно вытянутой ладони две серебрившихся монеты по пятнадцать копеек.

— Хорошо, Женя, давайте! — сглотнув воздух и мертвенно бледнея, отозвался Слуцкий.

Он опустил монеты в карман пиджака. Круто повернулся и быстрыми шагами вышел из зала…

Но что же открылось и начало выясняться с течением лет, с движением времени? Обнаружилось, что по всем позициям, вот что самое тяжелое, — по всем без исключения, прав был Борис Пастернак, а не те, кто его клеймил или поучал мнимыми прописями.

Оказалось, что обвинения против автора романа «Доктор Живаго» строились на нарочитой подмене понятий, на софизмах, то есть на лжи.

Да, романист в своем произведении показывал, что нормы поведения и порядки, насаждаемые большевиками в ожесточении гражданской войны, и политический режим первых послереволюционных лет стесняют свободу личности, не терпят милосердия и любви. Но ведь Б. Пастернак написал правду. Изобразил ее точно, во всей конкретной историчности, так, как было.

Другое дело, что у истоков нового общественного строя, притом задолго до Октября 1917 года, противоборствовали различные политические тенденции, представлявшие альтернативные пути развития. Не обязательно только казарменно-коммунистического типа, которые в конце концов возобладали, но и такие, что больше бы отвечали природе человека и выдвинутому еще молодым Марксом постулату — «освобождение каждого является условием освобождения всех». Такого общества, о котором в 30-е годы мечтал и сам Пастернак, где получила бы разрешение уже тогда томившая поэта коллизия — между «счастьем сотен тысяч» и «счастьем ста».

В романе «Доктор Живаго» художник утверждал, что революция без идеи свободы личности, милосердия и любви оказалась в итоге не той революцией, к которой стремились поколения борцов с тиранией. И судьба, которая постигла самого Б. Пастернака на 41-м году Советской власти, лучше всего говорила о том, какие тенденции возобладали в жизни, свидетельствовала о трагической правдивости произведения. Ведь Б. Пастернак писал не социальную утопию, а реалистический роман.

Как бы там ни было, в конфликте между политической властью и человеком Пастернак, оставшийся верным своему предназначению художника, принял сторону человека. «Вечности заложник, у времени в плену», он оценивал происходящее вечными мерками общечеловеческой нравственности. Не старался понравиться властям, не хитрил, не ловчил, не изворачивался. Не захотел превращать реальные трагедии времени в казенную мелодраму или так называемую «оптимистическую трагедию», как делали другие советские беллетристы, легко зачислявшие тем самым поколения людей эпохи революции в «навоз истории». Нет, Пастернак в романе «Доктор Живаго» остался правдивым певцом времени и верным сыном своего поколения.

Собственно говоря, по отношению к истории русской интеллигенции в революции и гражданской войне Б. Пастернак — романист сделал то же, что М. Шолохов по отношению к казачеству и крестьянству в эпопее «Тихий Дон». И за это автора романа «Доктор Живаго» всенародно пригвоздили к позорному столбу!

Когда же отвергнутый и осмеянный в Отечестве пророк стал настаивать на своей правоте и в лице Нобелевского комитета сыскались авторитетные третейские судьи, сумевшие оценить истинное значение произведения, вот тогда-то на голову художника и обрушился камнепад, а в нем и удары прописей типа: «Поэт обязан искать признания у своего народа, а не у его врагов».

Но являются ли для народа врагами те, кто верно оценил наиболее проницательного и стойкого защитника его интересов? Или же вред своему народу наносят как раз те, кто туманит его сознание, корежит совесть и разум, мешая понять истинное положение в истории и современной действительности? Вот какие горькие и печальные истины с годами так или иначе должен был проницать Борис Абрамович, вот какие отчаянные бездны должны были ему открываться, притягивать к себе, тревожить его чуткую совесть. Тем более, что содеянного уже откровенно стыдились некоторые другие участники того злополучного собрания 31 октября 1958 года. А правота автора «Доктора Живаго» к началу 70-х годов ясна была