Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

— Вот поэтому мы и предлагаем такое решение, а не другое, — невозмутимо настаивал Полторацкий. — Убедите Бориса Абрамовича. Тогда, по крайней мере, часть вопроса — со Слуцким, газетой и читателями — будет закрыта, — заключил редактор отдела.

Когда я позвонил Б. А. Слуцкому и рассказал ему о создавшейся ситуации, отведенные нам сверху роли, к моему удивлению, вдруг неожиданно и круто поменялись. Я высказывал робкие сомнения относительно надобности письма, а Слуцкий решительно и твердо считал, что такую листовку разослать надо и обязательно от его имени.

— Но вы же знаете, Борис Абрамович, — для очистки совести говорил я, — что нашлись газетные читатели, которые даже Чуковского за стихотворение «Муха-Цокотуха» обвиняли в любви к мухам и в пропаганде антисанитарии…

— Ваш пример неудачен! — возразил Слуцкий. — Там — досужие глухари, занимающиеся кляузами от безделия. А здесь — старые люди, может, чего-то и недопонявшие, но оскорбленные и обиженные. Надо извиняться…

Сошлись на компромиссе: текст листовки для верности мы сочиним вместе, а подпишет его Слуцкий.

На следующий день, сидя за моим столом в редакции, мы, как два нерадивых школьника, принялись за сочинение злополучного письма. Начальные абзацы родились в полном согласии и без особых трудов. Первый — выражал огорчение автора цикла «Городские мотивы» от того, что его неправильно поняли. Второй абзац начинался с предложенной мной и горячо одобренной Слуцким фразы: «Я всегда любил стариков и много о них писал…»

Требовалось привести подкрепляющие эту мысль поэтические примеры. Борис Абрамович деловито ткнул рукой в сторону лежащей на краю стола синей книжицы — сборника своих стихов «Сегодня и вчера»…

Этот сборник, захваченный из дома Слуцким, с тех пор так и остался у меня. На последних его страницах, в разделе «Содержание», галочками отмечены названия четырех стихов, целиком посвященных интересовавшей нас теме. И вот теперь я будто воочию увидел, как, зацепившись вдруг за тайную преграду, споткнулся и рухнул безудержно несший нас вначале конь вдохновения и оба мы стремглав полетели вниз, лицом в грязь… Стихи были об этом, да не те!

Как же я не сообразил раньше?! Казалось бы, так просто! Это можно было чуть ли не просчитать, даже не заглядывая в сборник. Забавно только, что сам автор не видел этого. Старость, в понимании художника, — это приближение смерти, ледяные страшные ее дуновения, которым стоически сопротивляется человек, пока они не собьют его с ног. Но что же хорошего и обнадеживающего можно сказать о приближении смерти? О противоборстве человека в той схватке, исход которой в сущности предрешен?

Умирают мои старики —

Мои боги, мои педагоги,

Пролагатели торной дороги,

Где шаги мои были легки.

Вы, прикрывшие грудью наш возраст

От ошибок, угроз и прикрас,

Неужели дешевая хворость

Одолела, осилила вас?

Умирают мои старики,

Завещают мне жить очень долго,

Но не дольше, чем нужно по долгу,

По закону строфы и строки.

А те старики с московских бульваров, они гневались на поэта за то, что он утверждал неодолимость законов природы? Казенные оптимисты, забросавшие редакцию письмами, распекали поэта так, будто это он выдумал хворости, недуги, безобразящую человека старость, вынужденное прозябание на пороге ухода и самое смерть. А лучше бы они оценили другую мысль, всегда скрытую или откровенно звучащую в этих стихах, — призыв к человеческой стойкости, к сопротивлению до конца. И стихи о стариках, старости и смерти у Б. Слуцкого — это тоже, в сущности, стихи о сражении за жизнь, о долге. В чем-то солдатские стихи. Ничего более радужного и утешительного поэт предложить не мог.

Так я пишу теперь. Рассуждаю себе спокойно, — когда не надо насиловать себя сочинением дурацкой листовки, не надрывается истерическими трелями на столе телефон, не дергают и не растаскивают во все стороны ажиотаж и суета неотложных газетных дел и обязанностей, не дурманит легкой изжогой нелепая западня, сулящая впереди по меньшей мере выговор. А тогда…

Я лихорадочно листал сборник. И утыкался в пустоту: для листовки не подходило ничего! Ровным счетом ничего! Прочитай такое бульварные бодрячки и казенные жалобщики, они еще больше нас растерзают.

В одном стихотворении поэт описывал целые «старушечьи кварталы» на какой-то городской окраине: «Старух было много, стариков было мало: То, что гнуло старух, стариков ломало. Старики умирали, хватаясь за сердце, А старухи, рванув гардеробные дверцы, Доставали костюм выходной, суконный, Покупали гроб дорогой, дубовый И глядели в последний, как лежит законный, Прижимая лацкан рукой пудовой. Постепенно образовывались квартиры, А потом из них слепились кварталы, Где одни старухи молитвы твердили, Боялись воров, о смерти болтали… Вставали рано, словно матросы, И долго, темные, словно индусы, Чесали гребнем редкие косы, Катали в пальцах старые бусы…»

Конечно, все, что написал поэт, было сущей правдой. Но что бы сказали на это полковник — внештатный пропагандист райкома или заслуженная учительница школы РСФСР? Это было еще почище, чем бесполезные забивальщики «козла» на московских бульварах. Целые кварталы «бесполезных» людей!

Два остальных стихотворения вроде бы даже и назывались подходяще, хоть прямо переноси в листовку, — «Я люблю стариков» и «Преимущества старости». Но о чем они были?! О боже?! Опять — о том же! Конечно, Б. Слуцкий — поэт трагической темы. Но нельзя же до такой степени, настолько?! Не мог ли бы он, хотя бы для всякого пожарного случая, написать что-нибудь повеселее?!

Я листал сборник, а Борис Абрамович смотрел на меня со стоической серьезностью своими голубыми глазами.

Кажется, я захохотал первым. Нельзя же все-таки с таким ученым видом заниматься нелепостями! Авторы писем клеймили поэта, но обижались они на законы природы. И смешение представлений и понятий, вызвавшее обиду, было тем более искренним, что оконце правды — колонка стихов Б. Слуцкого — глянуло на непривычного читателя с газетных полос, в изобилии полнившихся обычно ложным оптимизмом и казенной бравадой. Читатели здесь были ни при чем, как, в сущности, ни при чем был и Б. Слуцкий.

Вот почему незачем было понапрасну себя мучить. После заверений в лучших чувствах к старикам следовало поскорее закругляться. Вот разве что сочинить несколько осторожных и необидных фраз о коренных понятиях и круговращениях бытия — о молодости, старости, жизни и смерти, — выдержав их в духе оптимистической мысли о преемственности поколений и неистребимости человечества. Так, чтобы не вызвать встречную бурю вопросов, возражений и протестов. Типографская листовка была рассчитана на то, чтобы погасить газетный скандал, а не разжигать его дальше.

Едва