Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

«винтик» большой и плохо понятой им машины, однако же и в таких случаях он кто угодно, но не себялюбец, не карьерист, не личность, для которой мир высоких представлений служит лишь средством для удобного устройства в жизни.

Иное дело — герой «Дома на набережной».

Вадим Глебов, как о нем сказано в повести, это своего рода Раскольников, человек, переступивший черту. Он тоже убивает, хотя и без топора, притом людей, ему доверившихся, самых добрых: беззаветно любящую его Соню, бабу Нилу… К своей цели он движется, если вдуматься, по телам, по трупам.

Вадим Белов из «Студентов» избрал для себя путь добра и самовоспитания. Можно только позавидовать той железной настойчивости, выдержке и воле, с какой он лепит собственную личность. Не допуская никаких поблажек себе и послаблений в том, чтобы следовать понятиям общественной пользы, истины и справедливости там, где только их различает. Белову немногим больше двадцати лет, он еще плохо знает себя. Однако пусть даже со временем он уверится в том, что он человек дюжинный, средних возможностей. Выше головы не прыгнешь. Но заметим, кстати, что средних людей большинство и не все они от несоответствия внутренних запросов реальности обязательно становятся преступниками. Вадим Белов органически не способен на те мелкие злодейства и подлости, на которые «ради выживания» идет Вадим Батон.

Выдвигая перед собой крупные цели, Белов напрягает все силы, чтобы вымуштровать себя, развить свои способности, выложиться без остатка, возвысить и укрупнить прежде всего собственную личность, в этом он несгибаемый искатель, настоящий подвижник (тема, кстати сказать, немалой общественной важности и воспитательного значения!). А Глебов? Вся энергия его души отдана нравственному хамелеонству, уходит на то, чтобы приноровиться к обстоятельствам, раствориться в окружающей массе, сделать свои средние способности и личность никакими.

Остается еще проблема ревности и зависти, чувств, которые знакомы обоим персонажам.

В данном случае, по моему представлению, речь должна идти не об интенсивности одного и того же чувства, о сравнительной его силе или слабости (зависть — сильнее, ревность — слабее), а о принципиальном различии самих чувств и переживаний у обоих героев, которые не следует путать.

Зависть своекорыстна, это вид жадности, алчности, посягательства на чужое. В ревности же, тем более в той, какова она у героя первой повести, есть нечто от попранной справедливости, от желания личности восстановить нарушенные права…

Тут, пожалуй, вновь стоит вывести разговор на просторы классики.

Что такое «сальеризм»? Всякая ли ревность менее одаренного человека к более одаренному? Очевидно, нет. «Сальеризм» — это зависть и порожденные ею злодейство, нравственное хамелеонство, все вместе сплетенные в один клубок. Именно такое чувство («Нет! никогда я зависти не знал… А ныне… я… завистник») ведет к преступлению.

Сильвио в пушкинском «Выстреле» также сжигает неизбывная ревность к избраннику судьбы и счастливчику графу. Природа и случай обделили его талантами и благами, он менее красив, остроумен, богат, менее удачлив, чем граф. От момента встречи с графом страсть «сравняться» хоть в чем-то завладевает им настолько, что становится целью и смыслом существования. Однако же она нигде не перерастает в зависть. Этому мешает чувство собственного достоинства, внутренней гордости и желания жить по справедливости и чести, которые составляют основу натуры Сильвио.

В сущности, он сводит счеты даже не с графом, а с несправедливостями самой судьбы, обошедшей его, обделившей многими внешними и внутренними дарами, которыми, кажется, ни за что ни про что с безмерной расточительностью и щедростью осыпан другой. И Сильвио это в конце концов сознает. Много лет он муштрует себя, готовится к поединку, к решающему выстрелу. И дважды отказывается убить графа, когда благоприятная возможность настала. Потому что он ведет единоборство не с графом, а с собственной судьбой. И именно это освещает мрачноватую фигуру Сильвио возвышенным и трагическим светом.

Кому и что отпущено на жизненный путь, решают природа и случай, то, что и зовется судьбой. Но сколь ни важно это, для искусства тут лишь предпосылки характеров, а занято оно тем — как жить, как прожить жизнь с отпущенными человеку данными. Для искусства, для окружающих не все равно, кем становятся люди, вроде сходные по натуре и поставленные в схожие обстоятельства: Сальери или Сильвио? Тут уже дело не только в исходных возможностях, а в свободе выбора, в сознательной воле, в самом человеке.

Так решает эту проблему и Чехов в «Попрыгунье». Реванш у судьбы за неудачи в личной жизни благородный подвижник доктор Дымов пытается взять неутомимым трудом, заглушая внутреннюю боль его безостановочной гонкой. И не о таком ли способе разрешения роковых коллизий писал поэт, призывая «до ночи грачьей… рубить дрова» и ревновать «к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником»? Так что злодейства сальеризма — не единственный, не говоря уж о том, что не лучший, способ возмещения человеку того, что ему не додано от рождения или обстоятельствами жизни (а кому додано все — пусть бросит камень!).

Разница между Сальери и Сильвио, повторюсь, не только в ракурсе писательского взгляда… Конечно, обращение к классике — лишь способ вымерить весы. Но нечто подобное в принципе можно сказать и о главных героях двух повестей Ю. Трифонова. Конечно, за двадцать пять лет, которые отделяют время создания «Дома на набережной» от «Студентов», изменился не только писательский взгляд — очевидно, эволюционировали и те жизненные характеры, с которых написаны персонажи. В этом правы критики и имеют право делать разнообразные догадки.

Кем стал Вадим Белов через двадцать пять лет? Действительно, очень интересно. Не исключено, что и Вадимом Батоном. А может быть, и нет? Почему надо думать, что эволюция таких людей происходила лишь в одну, худшую сторону? Нельзя ведь забывать, что в Вадиме Белове воплощен в какой-то мере тогдашний самопортрет автора, его «альтер эго», а сам Трифонов проделал дальнейшую духовную эволюцию, резко отталкиваясь от таких людей, как Вадим Глебов. Так что кем стал Белов: может быть, опустился до Глебова, а может, выпестовал себя до Юрия Трифонова? Любые критические гадания не возбраняются. Только они не должны затушевывать то, что было реально написано молодым прозаиком, со всеми слабостями его детища, но и своеобразными трифоновскими прозрениями — задатками внимания к «вечным темам» искусства, которые воплотились в дальнейшем в творчестве художника.

III. Моментальные снимки

Юрий Валентинович Трифонов родился в городе Москве в 1925 году, как он сам любил пошучивать, на ущербе лета, на самом его исходе — 28 августа.

Семейное окружение мальчика составляла строгая и некичливая среда профессиональных революционеров,