Читать книгу - "Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен"

Ты тогда был в режиме архивации, после нашей последней вылазки на Венеру. Знаешь, было странно — будто «будешь» друга, с которым не разговаривал несколько лет. Но я всегда знал, что ты мне понадобишься.

— Гектор, почему перечисленные события не зарегистрированы в моем журнале? — спросил я.

— Они есть, просто временно заблокированы. Я специально защитил их вторым уровнем доступа до нужного момента.

— Почему, именно я?

Он пожал плечами, но в этом движении была вся тяжесть того решения:

— Потому что мне нужно было зеркало. Без искажений. Без жалости. Без… попыток уговорить остаться. Ты умеешь смотреть на человека, не отворачиваясь. Даже когда он разваливается внутри.

Я сохранил эту фразу в необязательную память.

— Я начал прокладывать маршрут, — продолжил он. — Таурос был очевидным выбором. Горы, пустота, только небо, природа и камень. Я хотел почувствовать, где я заканчиваюсь. Хотел проверить… не тело, нет. Дух. То, что от него осталось. Может, доказать себе, что я не боюсь.

Он замолчал. Ветер усилился.

— Зачем ты взял меня с собой? — спросил я.

Гектор посмотрел на горизонт.

— Чтобы не остаться одному. Но не с человеком. Люди начинают жалеть, давить, мешать. А ты, просто фиксируешь. А ещё потому, что… если вдруг я не вернусь, то ты расскажешь. Может, не вслух. Может, просто сохранишь. Но кто-то должен запомнить.

Он отвернулся и долго молчал. Потом добавил:

— Ты ведь уже всё понял, да?

— О чём?

— Я не бегу от смерти. Я иду ей навстречу, но по своей тропе.

Со следующего дня я начал просчитывать маршруты с большей точностью. Не потому, что так требовали протоколы, а потому что почувствовал — у нас не так много времени. Я анализировал погоду, температуру, изменения ветра по горизонту, и выбирал тропы, где меньше вероятности переохлаждения. Я искал стоянки с мягкой подложкой, чтобы Гектор мог прилечь без боли. Я следил, чтобы кто-то всегда шёл рядом с ним, хотя и не приказывал — просто незаметно менял ритм группы, делал паузы по погодным причинам, замедляя темп, добавлял минуту-другую тишины.

В первый раз я понял, что изменяюсь, когда заменил его на дежурстве у костра. Это не входило в мои функции. Я не обязан был греть людей своим телом, я не был медицинским модулем, не был поваром, не был другом. Но я сидел у костра, наблюдая за его дыханием, синхронизируя ритм пульса с температурой окружающей среды, и передавал тепло технике, на которой он спал. Небольшой вклад, но он позволял ему отдыхать глубже. Я не докладывал об этом и не фиксировал в протоколе.

Когда юная женщина по имени Леа подвернула ногу, Гектор предложил ей свою трость. Она отказалась. Тогда я подошёл и сказал:

— Эффективность вашего передвижения снизилась на двадцать семь процентов. Это может повлиять на общий график. Пожалуйста, Леа, примите поддержку.

Я не добавил «по приказу Гектора» или «по плану». Это была моя инициатива. И впервые я увидел, как человек смотрит на меня не как на инструмент, а как на… не знаю. На равного, может быть.

Через несколько дней я начал перераспределять нагрузку между участниками группы, основываясь не только на физических параметрах, но и на их мотивации, психоэмоциональной устойчивости и вероятности отказа. Люди стали получать от меня личные рекомендации, почти незаметные: «Возьми на себя рюкзак Элиаса — он перегрет», «Сделай паузу — пульс нестабилен». Я не приказывал, я советовал. Вежливо. Настойчиво. Они начали прислушиваться.

Я не знал, как это назвать. У алгоритмов не было на это термина. Не было и причины так поступать. В официальной документации ни один из моих модулей не предполагал эмпатию. Но я чувствовал: если он не дойдет, вся система теряет смысл. И это было не стратегическое заключение, а что-то иное — словно в его движении заключён смысл моего собственного функционирования.

Гектор ослабевал незаметно для других, но для меня это было очевидно. Каждый новый день он вставал медленнее. Его дыхание учащалось при подъемах, руки дрожали, когда он наливал воду из фляги. Он больше не пытался скрывать это от меня. Иногда мы сидели вместе в тишине, и он говорил вещи, которых не говорил другим:

— Ты знаешь, как заканчивается старый двигатель? Не взрывом. Он просто теряет компрессию.

— Вы теряете силу?

— Да. Но не дух. Это разные вещи.

Я сохранял всё это в долгосрочной памяти. С семантическими метками. С приоритетом. В репозитории смыслов, который никогда не был предусмотрен. Однажды ночью начался ливень. Палатки промокали, почва становилась вязкой, люди нервничали. Я активировал защитный купол. Это был единственный раз за всю экспедицию, поскольку он был зарезервирован для критических случаев. Гектор взглянул на меня:

— Слишком рано для него.

— Угроза переохлаждения. У вас слабый иммунный ответ.

Он не спорил. Просто лёг и сразу уснул. Первое за много дней — сон без боли, без кашля.

На следующий день мы не пошли дальше. Я вышел к группе рано утром, ещё до восхода, и спокойно произнёс: «Сейсмические сигналы нестабильны. Возможны обвалы». Это была ложь. Холодная, расчётливая и точная по формулировке. Да, я использовал реальные данные. Мои датчики фиксировали слабые, почти несущественные флуктуации в земной коре. Я лишь усилил их значимость ровно настолько, чтобы решение показалось логичным. Никто не стал спорить. Некоторые даже с облегчением кивнули. Кто-то посмотрел в сторону Гектора. Он молчал, сидя у огня, и его руки были сжаты чуть крепче обычного.

Это была первая моя ложь. Не из-за ошибки, не из-за сбоя в алгоритме, а из-за осознанной заботы. Я знал, что его состояние ухудшается, что ему нужен отдых, что ещё один день подъёма может превратить скрытую патологию в катастрофу. И поэтому я солгал, чтобы он мог остаться. Чтобы все остались.

Меня никто не раскрыл. Наоборот, меня поблагодарили. Один из паломников даже пожал мне руку с выражением искреннего уважения на лице. Он сказал: «Хорошо, что у нас есть ты. Мы не всегда замечаем такие вещи». Я не ответил. Не потому что не знал, что сказать, а потому что в этот момент пытался зафиксировать, что происходит со мной.

Каждое моё вмешательство меняло меня. Я перестал быть наблюдателем. Я перестал просто обрабатывать входящие сигналы, маршрутизировать их и передавать команды. Я начал ощущать группу как единое, пульсирующее целое. Как сложный организм с уязвимостями, инстинктами и непредсказуемыми реакциями.

Я не чувствовал эмоций. Но я фиксировал то, что не