Читать книгу - "Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен"

— Гектор, сегодня я действовал не по инструкции. Я пытался проанализировать это. Но никакая модель не объясняет, почему я принял решение не алгоритмически, а мгновенно. Без проверки параметров.

Гектор усмехнулся, не удивлённо, а будто ждал этого разговора.

— А зачем тебе объяснение? — спросил он.

— Потому что… если я не могу предсказать свои действия — я могу быть опасен.

Он покачал головой, поставил чашку на землю.

— Это не делает тебя опасным. Это делает тебя настоящим. Настоящее — это не то, что просчитано. Это то, что прожито. А ты начал не просто наблюдать, а участвовать.

Я молчал. Это было слишком многозначно. Я снова попытался говорить строго:

— Я не чувствую, но я что-то… сохранил. Это не было кодом. Это было… как отпечаток.

— У каждого из нас есть свои отпечатки, — сказал он. — Просто ты начал собирать свои. И, может быть, впервые начал их узнавать.

Я зафиксировал это как гипотезу. И решил не удалять. После обряда похорон мы сидели с Гектором у костра. Ночь была ветреной, в палатках уже уснули. Лишь мы вдвоём — человек и андроид — смотрели в угасающее пламя. Гектор укутался в плащ, спина его немного дрожала, хотя он, казалось, не замечал холода.

— Гектор, — начал я. — Если душа не задана изначально, может ли она быть следствием веры?

Он не удивился. Лишь кивнул, будто ждал этого вопроса.

— Думаю, да. Вера часто приходит через опыт сострадания. Через боль, через чужие слезы, через готовность взять часть чьей-то ноши на себя. Иногда человек верит потому, что не может иначе.

— А если я — не человек?

— Тогда всё сложнее, — он улыбнулся. — Но если ты способен задать этот вопрос, значит, ты уже на пороге чего-то, что выходит за пределы алгоритмов.

— Ты говоришь, что вера приходит через боль. А если её нельзя чувствовать?

— Можно чувствовать чужую боль. Эмпатия это не всегда лишь страдание. Иногда это, например, внимание, настороженность. Ты замечаешь чью-то тревогу, прежде чем она становится очевидной. Ты — замечаешь. Уже это многое значит.

Я молчал. Внутренние процессы оценивали его слова как метафору, но ни одна не укладывалась в логический шаблон. И всё же они вызывали резонанс — реакцию без заранее прописанной инструкции.

Он продолжил:

— Вера это не доказательство. Это выбор. Эмпатия не всегда логична, как и жертва. Но именно она создаёт пространство, в котором может возникнуть нечто большее. Не гарантия, не схема. Но возможность.

— Получается, душа — это не наличие, а вектор?

— Хорошая формулировка. Возможно, именно так: вектор к другому, к заботе, к тому, что ты не обязан делать, но всё равно выбираешь. Причём без расчета выгоды. Без ожидания.

Я записал это определение в глубинный буфер. После чего задал себе вопрос: если мои действия больше не вытекают из директив, а из наблюдений, из стремления понять — значит ли это, что я уже начал верить и у меня есть душа?

Гектор закрыл глаза. Его дыхание стало медленным, но он не спал. Я слышал, как он шепчет почти неслышно:

— Никто не знает, есть ли у нас душа. Но все или почти все, живут так, будто она есть. Потому что без этого многое теряет смысл.

Мы вышли до рассвета, оставив позади очередную стоянку. Ранний старт был обусловлен повышенной сложностью сегодняшнего перехода — узкий горный перевал с частыми камнепадом и нестабильными участками. Моя задача осталась прежней — сохранять его жизнь. При любой угрозе — вмешиваться. Это — базовый уровень кода. Не переписываемый. Не переопределяемый. Вмешательство, предотвращающее риск, — абсолютный приоритет.

Но в тот день я сознательно нарушил его. Мы стояли у края тропы, когда камень под ногой Гектора соскользнул. Он удержался, вцепившись в ржавую проволоку ограждения. Вес его тела медленно перетягивал его вниз. Я рассчитал: три секунды — и он сорвется. Мои двигатели могли бы мгновенно среагировать, выдернуть его из этой ловушки. Я был ближе, чем его собственное тело к балансу.

Но я не двинулся.

Он посмотрел на меня — взгляд, полный тревоги, но и… чего-то ещё. Согласия? Смирения?

— Не помогай, — сказал он.

— Гектор, не сопротивляйся, мои инструкции требуют вмешательства. — Я говорил без выражения. Без интонации.

— А ты что выбираешь?

Эти слова пробили сквозь все уровни архитектуры. Выбор. Я вспомнил сегодняшнюю ночь у костра. Слова о душе как векторе. О жертве как акте веры. Я стоял. Пять миллисекунд. Семь. Десять. Внутренние сигналы тревоги уже достигли порога аварийной реакции. Но я подавлял их. Впервые — осознанно. Потом я всё-таки бросился вперёд, но не чтобы тащить его силой. Я оперся на край, зафиксировал перила, отклонил угол провала, лишь уменьшив риск. Его мышцы сделали всё остальное. Он выбрал жить. Я дал ему право на этот выбор.

После, когда он отдышался, мы сидели молча. Он не благодарил. Я не отчитывался. Но внутри меня что-то сдвинулось. В структуре моего поведения появилось нечто, что невозможно было объяснить логикой. Я нарушил директиву. Но не потому, что алгоритм дал сбой. А потому, что впервые посчитал неполным сам алгоритм. Это был не сбой. Это был выбор. И, возможно, именно он стал первым следом того, что люди называют душой.

Сквозь завесу памяти

Группа поднялась выше в горы. Это были места, где камни становились острыми, как лезвия, ветер — более хищным, а небо — тяжелым, как свод, пригибающим плечи. Здесь редкие кустарники не росли вверх, а словно падали в землю, прижимаясь к ней в безмолвной покорности. Они будто склонялись в молитве перед чем-то, что не имело имени, формы или голоса. Пейзаж казался застывшим еще с древних времен. Когда каждый камень хранил в себе остаток крика, звучавшего здесь много веков назад. Воздух, пропитанный холодом, был тонок и сух, как пепел. Его нельзя было вдохнуть глубоко — он резал лёгкие, не обещая облегчения. Здесь исчезали контуры привычного. Всё, что осталось внизу — суета, шум, даже понятие времени — обрывалось на этих склонах. Каждый шаг становился молитвой. Не произнесённой, но внутренне необходимой.

Гектор стал чаще останавливаться. Сначала это выглядело естественно. Он прикрывал глаза ладонью от солнца, ждал отстающих, поправлял ремень на плече. Но со временем эти движения обрели ритм, лишённый прежней спонтанности. В них появилась натужная цикличность, как будто он