Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

Пугающие легенды друг о друге. Взаимострах, не допускающий даже поверхностных контактов. А редкие столкновения — это всегда взаимная гадливость, часто — гибель кого-то одного или обоих, изредка же — попадание к двуногому в плен: без возврата, без малейшего намека на то, что понимание начнется.

Двуногие, безусловно, высокоразумны. Впрочем, пик разумности у них в прошлом. Когда-то они были много ближе к Природе. Тогда казалось: еще немного, еще усилие с их стороны, и понимание состоится. Но страх перед Природой оказался в них сильнее разума. Не путь Слияния избрали двуногие, а высокомерную борьбу против собственной среды обитания. Нашли рабов — из наименее самостоятельных четвероногих, овладели твердыми породами из неживых и стали твердым разрушать твердое, мягкое, жидкое и вдыхаемое, стали много и напрасно убивать. Словом, последний шанс на понимание был утрачен. Смерть разделила два разумных рода навсегда.

Когда очередная внезапная встреча происходит, тысячелетнее правило обязывает освободить двуногому путь и скрыться с возможной для достоинства быстротой. Если же отступать некуда, следует мгновенно передать двуногому всю информацию о своем роде — в надежде на запоздалое понимание и в интересах самозащиты. Это и будет глубокий контакт — нежелательный, бесперспективный, но — неизбежный.

Все сложилось как нельзя хуже. Двуногий резко опустился перед Ша на колени и быстрыми движениями рук начал ворошить траву. Ни норы, ни коряги, чтобы укрыться. А двуногий явно охотился, явно имел целью пленение, и Ша понял, что глубокого контакта не избежать. Он еще раз попытался использовать звуковое предупреждение, но за треском мелких сухих веток й шелестом травы опять не был услышан. Тогда Ша с предельной быстротой распрямил верхнее кольцо своего черного тела и одним зубом сделал предупредительный укол. Рука двуногого отдернулась, раздался его раздраженный голос. Ша знал, что временем, которое двуногий после принятия информации тратит на замешательство, надо воспользоваться для собственного спасения. Но он не сделал этого. Он застыл, всматриваясь в лицо двуногого: а вдруг этот — не такой, как все в его роду, вдруг он все поймет?..

Двуногий сделал несколько движений руками, затем быстро наклонился и Ша почувствовал ряд быстрых толчков. При каждом толчке все вокруг дергалось, затем мир повалился набок и замер. Тогда стало больно: сначала у головы, потом посередине туловища, потом опять у головы.

Ша понял, что его информация принята, что двуногий ответил. Вероятно, от сообщения Ша двуногому стало больно, поэтому и он счел нужным использовать для обмена тот же тип информации.

Все хорошо, все правильно, думал Ша, контакт состоялся, да здравствует Первый Шаг!

Он умер счастливым, хотя и не успел понять двуногого.

Канни сидел на корточках и все не мог оторвать взгляд от гадючьей головки. Куски черного тела еще вздрагивали, хвост обернулся вокруг стебля багульника и растение мелко тряслось от его слепых усилий, а голова змеи лежала неподвижно, сомкнув смертельные челюсти в трагической гримасе, и глядела на человека в упор еще живыми умными глазами. Канни вдруг вспомнил выражение: „Мудрость змеи". Совершенно не к месту в его положении было разглядывать эти загадочные круглые глаза с немыслимым количеством цветных колечек вокруг бездонных зрачков. Сейчас яд начнет действовать и Канни станет не до мудрости. Но еще несколько секунд он не мог оторваться от чуда змеиных глаз, удивляясь, что за тридцать прожитых лет ни разу не видел такого, и чувствуя, как первая ярость, направлявшая мстительную руку, превращается в печальное сочувствие.

Наконец он стряхнул наваждение, бросил нож на зеленый мох и попробовал выдавить из ранки кровь, но получилось плохо: видно, успела свернуться. Тогда он наклонился, вытер лезвие о мох и рыча сквозь зубы, сделал на пальце крестообразный надрез. Кровь появилась, и он стал, как учили, отсасывать ее губами и сплевывать прямо на клюкву, из-за которой так глупо налетел на змею. Крупные продолговатые ягоды напоминали напившихся крови клопов. Хотелось громко ругаться, но рот был занят, и это неудобство еще больше выводило Канни из себя.

Когда языку перестало быть солоно, он вспомнил еще один прием. Правда, требовался порох, но ведь никто не ходит за клюквой с ружьем, даже если это в пяти километрах от буровой. Не было и спичек, чтобы накрошить с них серы и устроить на ранке хорошую вспышку. Была только бензиновая зажигалка — ненадежная игрушка с хилым огоньком. Завывая и корчась, Канни с тошнотой отворачивался от запаха горелой человечины. Потом вдруг задымило костром, он открыл глаза и увидел, что занялась от зажигалки тонкая сухая болотная елочка, в которую он вцепился обеими руками для надежности. С яростной руганью он тряхнул елочку, повалился с нею на сырой мох и уронил раскаленную зажигалку в мутную торфяную воду между кочками.

Кисть руки горела вся — то ли уже от яда, то ли от огня зажигалки и надрезов. Не помог и холодный стерильный мох.

— Хр-р-рум-м-м! — сказал Канни, потому что ругательства кончились. Он не чувствовал, удалась ли борьба с ядом, но в любом случае было уже не до клюквы и не до зажигалки. Пожалев, что никогда не носил с собой бинта, он обмотал больное место грязным носовым платком и с трудом, зубами, завязал кончики на два узла. Затем он дотащил ведро с клюквой до просеки, где на суку хилой сосенки заметный издали висел его рюкзак, объединил все это на спине и почавкал к матерому лесу, вслушиваясь в разгорающуюся Руку.

Километра два спустя опора под ногами перестала напоминать ковер. Сапоги перестали опасно вязнуть и начали цепляться за ветви, пни и корневища: старая геодезическая просека уже изрядно подзаросла. Мощные деревья росли здесь до небес, клюкву заменила черника, по брезентовым рукавам энцефалитки заскребли колючки шиповника. Они будто напоминали, что Канни собирался на обратном пути набрать сумочку ягод для чая, но ему было уже не до витаминов: рука горела во всю длину, глаза слипались, рюкзак с неполным ведром клюквы ломал позвоночник и подгибал колени.

Присесть хотелось невыносимо, но от пня до пня Канни откладывал это удовольствие и надеялся продержаться так оставшиеся три километра. Сесть он не боялся. Боялся не встать.

Он знал, что такое терпение. Это означало ждать минуту за минутой, пока настанет встреча. Это означало бурить землю сантиметр за сантиметром, пока они не сложатся в трехкилометровый колодец, наполненный нефтью. Это означало сейчас — переставлять две ноги по очереди, пока не появится среди темных кедров и уже прозрачных берез ажурная железная конструкция, которая скрипит железом на всю тайгу, будто слон трубит