Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

сторон вели к обнаженной вершине, которая издали напоминала девичью грудь. Однако с противоположной стороны гора так круто обрывалась к морю, будто была срезана щербатым лезвием, и тому, кто пожелал бы броситься с нее в воду, пришлось бы терпеть ужас падения (или наслаждаться восторгом полета?) не менее двенадцати секунд.

Поселок у подножия горы назывался Пятибратск и был связан с причалом двухкилометровой дорогой, проложенной в объезд горы. Но это уже несущественно, как несущественно и то, что гора названа Пятибраткой, и тайна этого названия никому не известна.

Я жил в Пятибратске только два лета и больше не намерен там бывать. Нижеследующая история началась в мой первый приезд и оборвалась во второй, так ничем и не завершенная. Что знаю, то и расскажу.

С первых же дней полукилометровая сопка стала меня притягивать. Я ждал вечера, чтобы по одной из тропинок совершить крутое восхождение почти до самой вершины. Признаюсь, у камня, венчающего гору, я в то лето не побывал ни разу. Скажу больше: привлекал меня на Пятибратку не захватывающий вид с обрыва, не вечный ветер на вершине и тем более не процесс восхождения, после которого сердце невозможно было удержать двумя руками. Предметом моего тайного внимания была женская фигурка. Она появлялась у камня ежедневно после рабочего дня и неподвижно маячила до темноты, затем исчезала. Вместе с нею, по моим наблюдениям, приходила на гору только ее тень, поэтому я, будучи тогда молод, любознателен и не женат, навоображал всякой романтической бреди и — устремился.

На полпути к вершине, там, где кончались заросли боярышника и начиналась девственная обнаженность, тропинки сходились в одну и легко продолжали путь, а я, тяжело дыша, сворачивал кустами влево, потом поднимался, сколько позволял рельеф, поближе к верхней площадке и, скрываясь за последним бугорком, предавался наблюдениям и воображал бог знает что. Я и знакомился с ней самым непринужденным образом, и спасал ее от кого-то, и успевал остановить, когда она порывалась броситься в пропасть. После каждого подвига я нес ее, бесчувственную, вниз, она приходила в. себя и рассказывала мне каждый раз новую историю своего одиночества, а я, уже тогда начинавший проникаться реализмом, прикидывал, мягко ступая, до какого поворота тропинки хватит сил ее донести.

Разумеется, ничего подобного в первое лето не произошло. Никто не напал на мою красавицу, она не попыталась броситься с обрыва, а если бы попыталась, я, разумеется, не успел бы к ней из моего укрытия. Подойти же и просто познакомиться у меня не хватило духу. С расстояния в двадцать метров не составляло труда определить, что она не старше меня. Заводить знакомства с ровесницами я уже умел, однако что-то исходило от нее... Сказать „отталкивающее" в применении к действительно красивой девушке — значит напроситься на непонимание. Я скажу — „отстраняющее", „оберегающее", „останавливающее" — и буду надеяться, что из этих понятий вы сами составите представление о силе, которой она удерживала меня на расстоянии, ничего, впрочем, не зная о моей засаде. В последнем было легко убедиться по некоторым жестам, какие человек позволяет себе лишь в полной уверенности, что за ним не следят. Или уж в полном безразличии к зрителям.

Чаще всего она стояла на одном месте, но бывало, что прохаживалась перед камнем или присаживалась у его подножья на разноцветную вязаную сумку. Во всех случаях внимание свое она уделяла исключительно морскому горизонту. Это позволяло мне не только легко оставаться незамеченным, но и представлять ее то Ассолью, ожидающей алых парусов, то пособницей контрабандистов, предпочитающих просмоленые снасти, а то и живым маяком шпионской подводной лодки, предупреждающим, что бдительность пограничников сегодня высока и высадка агента невозможна. Главным же образом, поддаваясь обаянию романтической внешности, я видел ее художницей, которая творит ночами, потому что ей не хочется каждый день затаскивать на гору тяжелый ящик с красками.

Едва линия горизонта переставала разделять две потемневшие стихии, незнакомка подхватывала свою пустую сумку и усталым шагом спускалась в поселок, ни разу не проявив тех чувств, которые должна вызывать у человека ежедневно подтверждаемая бесплодность ожиданий, из чего я и делал вывод, что ее визиты на Пятибратку носят всего лишь созерцательный характер.

Как я уже говорил, подойти к незнакомке на ее наблюдательном пункте мне каждый раз мешала некая отстраненность ее от всего бренного. Чем ближе я представлял себя и ее наедине среди стихий, тем острее чувствовал собственную бренность, и не было силы, которая выгнала бы меня из укрытия.

Несколько случайных встреч на улицах поселка усилили мое желание познакомиться с таинственной красавицей, однако и укрепили ее и без того неприступные позиции. В спокойных ее глазах угадывались пропасти, куда более глубокие, чем за вершиной Пятибратки, точеные черты лица казались изваянными где-то за пределами обозримого Космоса, линии фигуры вызывали мысль о тетиве и струнах, а все движения, грациозные и легкие, напоминали только об одном: протягивать руки к пантере — опасно.

Такими я помню сегодня свои тогдашние впечатления и говорю о них затем, чтобы объяснить, почему первое лето в Пятибратске ушло у меня на привыкание к собственному страху перед неотразимой незнакомкой. Закончив дела, я уехал из поселка в странной уверенности, что за предстоящий год ничего в жизни красавицы не изменится.

В начале следующего лета я приехал, чтобы завершить свои дела и больше никогда не возвращаться в этот приморский городок, который к тому времени уже стали именовать городом. Как я и ожидал, ничего там не переменилось, и в первый же вечер на вершине горы, которую я для себя переименовал в Грудь Красавицы, замаячила знакомая фигурка.

Мои прошлогодние подсматривания возобновились с удручающим однообразием и к концу лета я стал чувствовать себя объектом какого-то недоброго розыгрыша, заговора со стороны местного населения, мне стало казаться, что на мою позицию за бугорком каждый вечер направлены сотни биноклей из городка, с морского причала и даже с короткой пустой дороги между ними. Я уже вглядывался не столько в точеные черты моей жертвы, сколько в дома и деревья под горой, и, хотя ничего подозрительного не замечал, ощущение того, что жертва здесь — я, не проходило.

За неделю до отъезда, не выдержав придуманного мною зрительского интереса, я поднялся по тропинке до самого камня и поклонился в ответ на удивленный взгляд. Ужас моего состояния прекрасно дополняли быстрые серые тучи, которые почти задевали наши головы, обдавая сыростью так, что хотелось пригнуться.

— Простите, — сказал я, усмиряя руками сердце и вспоминая приготовленную для знакомства короткую речь. —