Читать книгу - "Сначала женщины и дети - Алина Грабовски"

– Точно.

– А ты что-то такое нашла?

– Нет, просто размышляю вслух.

– Ясно, – отвечает он, и я чувствую, что он мне не верит. Я разворачиваюсь обратно к Нэшквиттену и на въезде в город протягиваю ему четвертак.

– Орел – вправо, решка – влево. – Останавливаюсь на красный и жду смены сигнала. – Ну, властелин вселенной? Говори, куда едем.

Он подбрасывает монетку и прихлопывает ее на тыльной стороне ладони.

– Вправо, – велит он, и мы поворачиваем вправо. Зигзагами колесим через город мимо поросших камышами пустошей, мусорных куч на свалке и магазинчика, где мы с сестрой покупали фруктовый лед по пути домой из школы и брызгали друг друга подтаявшим соком.

– Тебе все кажется другим? – спрашивает Эрик. – С тех пор, как она умерла.

– Да, – отвечаю я, – так и есть.

Он кивает и трет монетку между большим и указательным пальцем.

– Я рад, что не мне одному так кажется.

Я беру его за руку. Она холодная и мозолистая, как у Люси: у нее было много мозолей от кисточек и угольного карандаша. Жаль, что мне нечем его утешить. Знала бы слова утешения, давно бы сама себе их сказала.

В итоге мы приезжаем на пляж Опал-Пойнт и останавливаемся на пустой парковке. Свинцовое небо над головой затянуто густыми облаками; осока вдоль деревянного настила вымахала выше пояса и режет локти, когда мы шагаем к берегу. Сейчас отлив, мокрый песок, покрытый оспинами отполированной волнами гальки и крабовыми панцирями, тянется до самого горизонта. Я веду нас к приливным бассейнам – любимому месту Люси. Мы скачем по скользким камням и присаживаемся на корточки у узкой заводи, по дну которой семенят крабы-отшельники и морские улитки.

– Смотри! – Эрик окунает в воду палец. – Морская звезда. – Она забилась в уголок, уцепившись за камень пухлыми оранжевыми щупальцами. Скоро будет холодно, вода в мелких заводях замерзнет. Интересно, выживет ли звезда?

– Хочешь, я ее достану? – спрашивает Эрик и тянется к ней. Я хватаю его за запястье.

– Нет, оставь. – Он удивленно смотрит на меня.

– Ты разве не хочешь ее потрогать?

– Кажется, она этого не хочет.

– Да, если бы она умела говорить, наверняка так бы и сказала. – Он улыбается, и я понимаю, что он прав. Он вытаскивает руку и стряхивает капли воды.

– Знаешь, она злилась на тебя лишь потому, что ей было не все равно, что ты думаешь.

– Нет, ее всегда заботило только мнение Чарли. – Получив очередной приз за свои рисунки, она бежала ко мне и спрашивала: где папа? Обычно я не знала, о чем и сообщала в ответ. А в чем дело, мне тоже можешь сказать, почти умоляла я. Но она качала головой. Подожду, пока папа придет, отвечала она.

Эрик смеется.

– Не хочу обидеть дядю Чарли, но ему очень легко понравиться.

– Пожалуй, да. – Я сажусь на холодный и мокрый камень. – Но ей всегда казалось, что он ценил ее больше. – Когда ей было восемь лет, он смастерил ей доску для манкалы, такую же, как мне когда-то. Она помешалась на этой доске, носила ее под мышкой, как клатч, и не расставалась с ней ни минуту. Однажды в дневном лагере она потеряла один стеклянный шарик и закатила такую истерику, что мне позвонили и попросили ее забрать. По пути к машине я пыталась ее успокоить, сказать, что мы купим новый шарик, но стало только хуже. Оказывается, она думала, что Чарли и шарики сделал сам и вторых таких нет. Даже когда я ей объяснила, что это не так, ничего все равно не поменялось. Она продолжала воспринимать его как бога, умеющего создавать удивительные вещи усилием мысли и ловкостью рук, и верила, что он может научить ее делать то же самое. А я была лишь женщиной, которая ее обстирывала и кормила.

Эрик садится рядом.

– Даже не знаю. Она мне говорила, что боится, что однажды утром сядет в школьный автобус и, когда тот будет проезжать мимо «О’Дулис», все увидят, что он спит на скамейке на улице. Или боится проснуться и увидеть, что он исчез, как тогда. – Я понимаю, о каком случае он говорит. Тогда мы наврали Люси, что Чарли уехал рыбачить на живца в Колорадо. – Но ты? – он легонько толкает меня под локоть. – На тебя можно положиться.

– Это же скучно, разве нет?

Он пожимает плечами.

– Скучно все, что не опасно.

Мы идем к машине по берегу и вдруг слышим, как кто-то зовет Эрика по имени.

– Кто это? – спрашиваю я.

Он испуганно вытягивает шею.

– Не знаю.

Фигура бежит нам навстречу по песку, и мне отчего-то тоже хочется бежать, но в противоположную сторону. Хочу предложить Эрику рвать когти, но тут слышу крик: Эрик Оливер Уолш! – и узнаю голос сестры.

– Черт, – бормочет Эрик.

Я посасываю кончик большого пальца, пытаясь придумать убедительное объяснение, как мы оказались на пляже в середине учебного дня.

– Какого черта, Эрик, – сестра запыхалась, несмотря на пилатес, интервальные тренировки и петли, которыми якобы занимается. – Мне из школы позвонили, там все на ушах стоят.

Эрик смотрит на мать, на меня и снова на мать.

– Это я предложила, – отвечаю я. – Он не виноват.

Сестра топает ногой в непрактичном кожаном сапожке.

– Господи, Бринн. Чем ты думаешь вообще?

Тучи сгущаются, и в полутьме ее лицо кажется еще более суровым. Она не поймет, даже надеяться нечего.

– Не знаю. Не знаю, чем я думаю.

Она смеется жестоким коротеньким смешком, от которого у меня волосы дыбом встают.

– Естественно, – цедит она, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то из нас. – Короче, – поворачивается она к Эрику, как будто тот должен был броситься к машине в тот самый миг, как ее тощая фигура возникла вдали, – что стоишь? У тебя американская история через полчаса.

– Пока, Эрик, – говорю я, но он уже ушел и меня не слышит.

– Какого хрена, Бринн? – набрасывается она на меня, когда он отходит на приличное расстояние. – Я чуть с ума не сошла! После того, что случилось с Люси? Ты не подумала, что я испугаюсь?

Когда моя сестра говорит, я стараюсь особо не слушать. С ней нельзя вступать в споры, это никогда к добру не приводит.

– Не вмешивай Люси. Я прошу прощения.

– А чем вы занимались? Гоняли на машине пьяные, что ли? Я следила за его перемещениями на телефоне и вообще ничего не поняла!

– Ты за ним следишь?

– Ну разумеется! Все так делают. – Мягкий песок проседает под ногами; мой след постепенно наполняется водой. – Я просто… я не понимаю,