Читать книгу - "Сначала женщины и дети - Алина Грабовски"

того года.) А вот София… София другое дело. Под влиянием Люси она забросила математику, хотя была чуть ли не математическим вундеркиндом, и решила стать писателем, к огромному недовольству своего отца. Она даже ходила с ней на двадцатичетырехчасовой киномарафон в местный кинотеатр, куда мы с отцом Люси идти наотрез отказались. Сутки экспериментального кино, «тревожного, заставляющего задуматься и будоражащего душу» – ну уж нет, спасибо. А теперь София занимается странными делами: помогает разведенной горюющей матери освоить приложения для знакомств. Это совсем на нее не похоже. Зато очень похоже на Люси.

– Да ладно, не такой уж он урод, – говорит она.

– Мне бы помоложе, – я тянусь через подлокотник за бокалом пино гриджио на придиванном столике. – По-моему, я вполне себе милфа.

– Насколько моложе? – Мой телефон все еще у нее, она меняет настройки приложения, и те выводятся на экран. – Сорок?

– София, мне самой сорок. – Она пытается скрыть потрясение, но ее брови ползут наверх. – Давай от двадцати пяти. – Она таращится на меня: мол, вы серьезно? – Давай же!

На экране появляется графа «возраст»; София перемещает бегунок. Я наливаю себе вина и удовлетворенно кручу напиток в бокале.

– Только будьте осторожны, – София возвращается к фото холостяков. – Молодые парни часто используют женщин постарше в своих целях. Они так чувствуют свою власть.

– Учту.

Новая порция холостяков куда более привлекательна: все как на подбор накачанные, с горящими глазами, будто целыми днями тягают штангу, а потом восемь часов спят сном младенца.

– Свайпни этого, – говорю я. – И этого. И этого.

– Надо говорить «свайпни вправо».

– Да, – отвечаю я, завороженно глядя на лавину молодых лиц с идеальной кожей, гладкой и упругой, будто пластиковой. – Почему они выглядят так безупречно?

– Это фильтры, – спокойно отвечает София, а я даже не понимаю, что это значит.

За полчаса мы свайпаем вправо примерно пятьдесят парней, после чего София говорит, что, пожалуй, так много свайпать уже ненормально. Я с ней согласна, но впервые за долгое время я ни на миг не вспомнила о Люси, будто в мире не осталось ничего, кроме этих незнакомых мужчин. Видимо, со дня ее смерти это самое интересное, что со мной случалось.

– Ну еще одного, пожалуйста, – говорю я, и София неодобрительно косится на меня и выводит на экран следующего кандидата. Коул Эмерсон. У него знакомое лицо, но я не помню, где могла его видеть; он как актер, который часто мелькает в рекламе, но из-за недостатка харизмы не может пробиться в кино.

– Ох, черт, – она наклоняется к телевизору, – это же мистер Тейлор.

Я слышу имя, и отдельные части головоломки начинают складываться в единое целое, будто поворачивается колесико резкости на фотоаппарате. Я жду на парковке у маленького молла возле гавани; за дверью учебного центра из непрозрачного стекла мелькает тень Люси. Дверь открывается, Роберт машет, алеет ярко-красное пальто моей дочери, ее любимое, с вышитым полотняным воротничком – она сама расшила его тонким узором из цветов-эндемиков нашего побережья. Роберт наклоняется и что-то говорит; она хохочет.

Пассажирская дверь открывается, и я спрашиваю: над чем смеялись?

Люси садится на пассажирское сиденье и ставит рюкзак на колени. Да так, ни над чем. Глупости всякие.

Я: Значит, все хорошо?

Люси: Да, у меня сто двадцать баллов по математике.

Я, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку (она нехотя разрешает): Умница, девочка.

Люси: Роб говорит, мне надо поступать в Амхерст. Там сильное художественное отделение.

Я вожусь с дворниками, хотя дождя нет: Роб? Ты же вроде называла его мистером Тейлором.

Люси: На дополнительных занятиях зову по имени.

Я молчу и взвешиваю, можно ли доверять дочери и этому человеку.

Люси: В детстве у него тоже были эпилептические припадки.

Я (скептически, но пытаясь бороться со скептицизмом ради всеобщего блага): Правда?

Люси: Да. Но все само прошло. Перерос, наверно.

Я: Врачи говорят, так бывает.

Люси: Я знаю, что они говорят. (Мы молчим; она смотрит на молл в ветровое стекло. Молл выглядит совсем обшарпанно; внутри воняет помойкой, что находится дальше по улице.) Почему не едешь?

София встает с дивана и подходит к телевизору, будто не верит, что видит на экране Роба.

– Смелый шаг. – Я делаю такой большой глоток вина, что спирт ударяет в ноздри.

– Смелый для Роба Тейлора. – София дотрагивается до экрана и снова садится. – Но не для Коула Эмерсона. – Она фотографирует его профиль и пересылает своей подруге Джейн.

– Будь осторожнее, – говорю я, хотя не знаю, почему. Роб и сам в состоянии себя защитить.

– Не волнуйтесь. Джейн никому не скажет. Он возвращается в школу, слышали?

– Нет. Я перестала получать рассылку.

София закусывает губу, и я понимаю, что ляпнула что-то не то. В последнее время это часто случается. На миг мне кажется, что она скажет: «мне очень жаль». Но она не говорит, ведь ей тоже слишком часто это говорили. Хотя со смерти Люси я редко чувствую что-либо, кроме позывов в туалет или глухого урчания в животе, в груди теплеет. Это нежность, не сразу догадываюсь я. Нежность к Софии, которая со мной осталась.

– Уже поздно, – говорит она. – Мне надо домой, а то папа начнет звонить.

– Ладно. Сможешь сама доехать?

Она смеется, хотя я не знаю почему.

– Да. Напишу, когда доберусь. – Она надевает красную куртку; когда-то та принадлежала Люси. Слева на отвороте воротника вышито «Л-А». С другой стороны – «С. У.». Мать поверить не могла, что я отдала куртку Софии. А ведь она всегда была ее.

После ее ухода квартира начинает казаться мрачной и опасной, полной прямых углов и теней. Я въехала сюда в июле и с тех пор не занималась интерьером, но я никогда и не воспринимала эту квартиру как постоянное жилье. Стоит купить настоящий диван (сейчас у меня два маленьких, двухместных, я их сдвинула) или комнатное растение, и я признаю, что теперь это моя жизнь. А у меня есть дурная привычка: я верю, что отказ мириться с чем-то равноценен реальным переменам.

Беру бутылку вина в спальню и пролистываю телефон; тут же выскакивает реклама, меня спрашивают, хочу ли я бросить пить. Собираюсь открыть приложение в последний раз, чтобы посмотреть новые объявления, и тут громко хлопает входная дверь. В щель в двери спальни проникает прямоугольник света; слышится топот тяжелых мужских ботинок. Скрип; снова грохот. Крик: «Блин, что это?»

Наконец дверь в спальню открывается, и заходит Чарли; он скачет на одной ноге, прижав стопу к колену и развязывая шнурки.

– Тебе замок надо смазать, – говорит он. – И зачем ты прямо под дверью