Читать книгу - "Сначала женщины и дети - Алина Грабовски"

и тут она зашла на кухню со стаканом воды и посмотрела на меня в таком ужасе, будто застала за чтением своего дневника. В считанные секунды она схватила со стола скрепленные листы и начала на меня кричать. Я что, не уважаю ее частную жизнь? Думаю, что раз я ее родила, то имею право знать обо всех ее телодвижениях?

Была бы ты меньше на себе зациклена, поняла бы, что большинству людей в мире вообще до тебя дела нет, ответила я. Тогда я не знала, что за неделю до этого по школе разослали видеозапись ее припадка. Кушинг замяла дело, испугавшись, что это поставит под угрозу ее любимую программу зарубежного обмена. Но София показала мне видео, когда я утром отвозила их с Люси в школу: притворилась, что забыла в машине телефон и вернулась. Села на пассажирское сиденье и глянула в окно убедиться, что Люси уже в здании. Миссис Андерсон, вам надо это посмотреть, сказала она.

Странно, но видео меня совсем не расстроило. Полагаю, включился некий механизм ментальной защиты и мой мозг до конца даже не осознал увиденное. Ведь, как только в кадре появилась Люси, я поняла, что лучше мне вообще забыть эту дерганую запись; если я ее запомню, ничего хорошего не будет. А еще я подумала: Чарли никогда не должен об этом узнать.

Люси месяц со мной не разговаривала, а потом вдруг за завтраком попросила передать ей апельсиновый сок, и все вернулось на круги своя. Но в начале этого периода молчания мне казалось, что она не заговорит никогда. И я сделала то, что сделал бы любой другой разумный родитель: стала тайком за ней следить. А где еще следить незаметно, как не в интернете?

Я зарегистрировалась под ником @ракушка20475 и написала в профиле, что я начинающая художница. Люси тут же добавила меня в подписчики. Тут-то и началось мое помешательство.

Я беспрестанно проверяла телефон, тот никогда не остывал, потому что экран все время был включен. Хотя посты в ее профиле появлялись с регулярностью не чаще раза в несколько дней, я заходила к ней гораздо чаще, будто надеялась, что она будет публиковать что-то каждый час. Я пролистала ее профиль далеко назад, до тех времен, когда она еще со мной разговаривала и доверяла мне свои секреты. Теперь это казалось немыслимым. Мне часто хотелось отправить ей какую-нибудь из старых фоток и спросить: помнишь?

Когда она наконец прекратила играть со мной в молчанку, я испытала такое облегчение, что, когда протянула ей кувшин с соком, у меня дрогнула рука. Я знала, что стоит лишь заикнуться про видео, и она опять объявит мне бойкот, поэтому притворилась, что никогда не видела эту пятнадцатисекундную запись. Это оказалось намного легче, чем я думала. Люси тоже притворялась, что ничего не было.

После несчастного случая Чарли сделал единственную полезную вещь: еще до похорон удалил ее профили в соцсетях и выгрузил все фотки оттуда в папку с голубым ярлыком на рабочем столе. Помню, он сказал: когда-нибудь мы захотим их посмотреть. Он будто нас обоих пытался убедить, что это так. Мы забрали из полиции ее телефон, и первые дни Чарли пытался отвечать на все комментарии: мне не хватило духу. Но однажды вечером я вышла на крыльцо и увидела, как он одной рукой вытирает слезы, а другой набирает ответ. Ну все, хватит, сказала я и забрала у него телефон.

– Меня нет в соцсетях, – говорю я Роберту.

– Ну, те фотографии были очень хорошие, – замечает он, будто надеется меня утешить. – Она мне их показывала в учебном центре.

– И кого она снимала? Учителей?

– Нет. – Он в смятении хмурится. – В основном автопортреты.

Не может быть. Люси скорее бы искупалась в океане в январе, чем стала бы себя фотографировать. Роберт с его жесткими, как мочалка, волосами и испариной на лбу считает, что знал ее, но это не так. Мне все равно, что у него были такие же припадки, что он тоже сидел на кеппре и вынужден был часами не спать перед длительным ЭКГ. Он извращенец, питающийся фантазиями несчастных девочек-подростков. А я ее мать.

– Мне пора. – Отодвигаю стул с таким громким скрипом, что все присутствующие в ресторане оборачиваются. – Удачи вам, Роберт. Чем бы все ни кончилось.

Он вскакивает с места, будто мы не договорили.

– Хочу, чтобы вы знали: Люси так меня и не сфотографировала.

– Правда? – Я жалею, что надела куртку и шарф: мне очень жарко.

– Да, – отвечает он. – Наверно, потеряла интерес.

По пути домой открываю все окна и впускаю холодный воздух; тот жалит щеки, и впервые за несколько недель я ощущаю прилив энергии. На светофоре останавливаюсь и пишу Чарли: хочу посмотреть фотографии. Роб наверняка врет: затеял извращенную игру, потому что я тоже с ним играла. Но в глубине сознания зудит: что, если он прав? Что, если мы в самом деле что-то упустили?

Если Чарли сейчас на работе, он может ответить лишь через несколько часов. Пальцы постукивают по экрану, хотя я уже перестала печатать; их будто пронизывают электрические разряды. Кажется, если не найти этой энергии немедленное применение, она просто испарится без следа. И я пишу Эрику: прогуляем?

Он тут же отвечает: блин да! И добавляет: прости за блин.

Пишу, что заеду за ним. Сворачиваю на трассу; в машину врывается холодный сквозняк. Интересно, Чарли так себя чувствовал, когда сидел на наркоте? Словно молния в закупоренной бутылке.

Эрик ждет под деревом у входа в школу, надвинув капюшон на лицо так, что видны одни глаза. Я встаю у бордюра, а он, пригнувшись, бежит ко мне и каждые пару секунд оглядывается через плечо.

– Думал, меня поймают, – выпаливает он. – Пару недель назад двух наших застали с ••••••• возле футбольного поля. С тех пор нас никуда не выпускают, считай, как в тюрьме. – Он пристегивается и нервно стучит по приборной доске. – Может, поедем уже?

Я жму на газ, и мы выезжаем со стоянки на скорости намного больше рекомендованных двадцати километров в час. Эрик улюлюкает, как ковбой, высовывает голову в открытое окно, улыбается, подставив лицо ветру.

– Куда едем? – спрашивает он, ныряя обратно в машину. Куда захотим, туда и поедем, отвечаю я, и он восторженно барабанит пальцами по бедрам.

– Скажи, а Люси тебе не рассказывала о своем новом проекте? – Я слежу за ним краем глаза; он поворачивает голову.

– О новой картине?

– Нет. Серии фотографий.

Он почесывает в затылке, и на сиденье летят чешуйки перхоти.

– Она не любила ничего