Читать книгу - "Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин"

Первое — когда шли по Красной площади, он засмотрелся на кремлевскую башню со звездой, запнулся о брусчатку и больно разбил коленку. Сел на камни, заплакал и сказал:

— Больше никуда не пойду.

Но дядя уговорил его:

— Вставай, Ромка, не придуривайся. Очередь в Мавзолей прозеваем.

— А чего там, в Мавзолее?

— Там Ленин лежит. У него вся страна перебывала.

Встали в очередь. Когда подошли к дверям Мавзолея, Ромка, весь сжавшись, прижался к дядиной ноге и настороженно затих. Спустились по ступенькам в холодную, освещенную электричеством комнату, прошли мимо стеклянного саркофага, в котором лежал мертвый человек с застывшим желтым лицом и провалившимися, закрытыми глазами со слипшимися ресницами, вышли наружу. Дядя, сам подавленный увиденным, погладил племянника по спине и, чуть отстранив от себя, спросил:

— Ты чего испугался? А говорил: «На спор ночью на кладбище пойду».

Слова о кладбище Ромка пропустил мимо ушей и задал вопрос, который не давал ему покоя:

— А почему у дверей дяденьки с ружьями стоят? Боятся, что Ленин оживет и сбежит?

— Дурачок ты, Ромка. Покойники не сбегают.

Ромка с дядей, конечно, не согласился, потому что Дуська, которая уже училась в третьем классе, читала ему книжки, где мертвецов оживляли очень даже просто: польют сначала мертвой водой, потом живой — и все в порядке. Не было бы так, не поставили бы у входа солдат с ружьями…

После этого он бывал в столице не раз, но Москвой так и не заразился. Скорее всего, из-за своей профессии, которая не терпит суеты. Геолог наблюдателен, когда он в одиночестве. Мельтешение его раздражает, оно рассеивает внимание.

Приезжая по делам в Москву или заглядывая проездом, Остудин заранее готовился к головной боли и к возможности ни с того ни с сего рассердиться. И, наверное, поэтому все выходило так, как он заранее рисовал себе. Его всегда раздражал ответ: «Не знаю». А именно такой ответ он получал чаще всего. Порой создавалось впечатление, что Москва своего населения не имеет, все приезжие, и никто о Москве ничего не знает.

И еще. При любых обстоятельствах москвич всегда найдет способ подчеркнуть свое отличие от всех остальных жителей страны. Как будто московская прописка дает ему преимущество перед человеком, живущим, скажем, в Воронеже или Новосибирске. Единственное, что в Москве привлекало Остудина, — Красная площадь. Ее он не мог миновать, как, наверное, и любой русский человек.

Всякий раз, когда Остудин ступал на отшлифованную подошвами брусчатку, смотрел на зубчатые стены Кремля, удивительные, ни с чем не сравнимые многоцветные маковки собора Василия Блаженного, его охватывало благоговение. Отсюда началось возрождение русского государства после падения Руси под напором татаро-монгольских орд. Здесь должен был бы стоять памятник Дмитрию Донскому, освободившему русский народ от ига, но его нет ни на Красной площади, ни в каком другом месте великого русского государства. Остудину вдруг стало обидно за эту несправедливость… Зато здесь стоит памятник двум другим великим патриотам — Минину и Пожарскому. От этого памятника виден въезд в ворота Спасской башни Кремля.

Остудин представлял себе, как очищался Кремль от поляков, как скидывали русские люди с российского трона самозванцев. В гордости своей, оберегая столицу от двунадесяти языков, предпочли сжечь ее, чем оставлять на поругание антихристу.

А что такое в конце концов Москва? Русский город. Была столицей. Волей Петра перестала быть ею. Столицей стал Санкт-Петербург. Могла столица переместиться во Владимир или Самару. Что бы от этого изменилось? Столица есть столица, а Русь есть Русь. Все может произойти, все может измениться. Может даже от этой площади ничего не остаться. Но вечна Русь, вечна русская сила, вечен русский дух, который умом не понять и общим аршином не измерить. Да и зачем понимать, зачем мерить? Достаточно того, что Россия существует, и русский дух — основа ее могущества.

Как обычно, Остудин подошел к Историческому музею, повернулся лицом к площади, оглядел ее и суеверно погладил ладонью шершавые кирпичи, как бы загадывая впредь сюда еще вернуться. Стена музея рождала в нем чувство уверенности и крепости духа. В следующий приезд в столицу будет к чему прислониться, будет от чего подпитаться верой и энергией. Как и все геологи, Остудин был суеверен.

Пройдя мимо торца Исторического музея, он свернул к гостинице «Метрополь», подземным переходом вышел к скверу Большого театра. Обогнув его, вышел к Кузнецкому мосту. Когда-то Остудину очень нравилась эта небольшая прибранная улица, одним своим названием вызывавшая уважение. Он думал: «Наверняка здесь в свое время располагались кузни, и кузнецы ковали оружие для защиты Отечества». Нынче Кузнецкий мост произвел на него удручающее впечатление. Улица была загажена обертками мороженого, обрывками бумаги, сигаретными окурками. Как будто люди специально миновали урны, чтобы выбросить мусор на мостовую. А на фасадах зданий как насмешка висели плакаты: «Превратим Москву в образцовый коммунистический город!»

Роман Иванович дошел до широкой двери, над которой горела неоновая буква «М», спустился эскалатором на платформу, дождался поезда, доехал до станции метро «Краснопресненская». Прошагав от станции пару минут, оказался у Министерства геологии СССР. Дежуривший в дверях милиционер остановил его, спросил паспорт, сверился с бумажкой, лежавшей под телефоном, стал предупредительно вежлив:

— Второй этаж. Поднимитесь по лестнице, поверните направо, там на дверях увидите табличку.

Через весь второй этаж пролегал длинный коридор со старым, вытертым, скрипучим паркетным полом. Остудин двинулся по нему, словно по неким клавишам, на ходу читая таблички. Около одной остановился. «Нестеров Харитон Максимович, заместитель министра». Остудин открыл дверь. В маленькой комнатке стоял стол, на котором были пишущая машинка и телефон. Предупредительная секретарша, несмотря на ощутимое тепло, зябко кутаясь в голубую вязаную кофточку, спросила:

— Роман Иванович Остудин, начальник Таежной нефтеразведочной экспедиции? Проходите, Харитон Максимович вас ждет.

Остудин подошел к зеркалу, достал расческу, причесался. Следившая за ним секретарша улыбнулась.

— Встречают по одежке. Поэтому уважай себя сам, если хочешь, чтобы уважали другие.

Остудин тоже улыбнулся и шагнул за обитую черной кожей дверь. Он приготовился увидеть невероятно загруженного государственной работой человека средних лет, либо разговаривающего по телефону, либо углубившегося в важные бумаги. И был удивлен и даже обескуражен, увидев хозяина кабинета.

В коричневом просторном кресле за большим столом, крытым зеленым сукном, сидел казавшийся маленьким и потому здесь как бы случайным, старый седой человек. Глаза его были закрыты. «Думает о чем-то», — решил Остудин и, давая о себе знать, осторожно кашлянул. Старик никак не среагировал на кашель. Роман Иванович кашлянул сильнее, и только тогда хозяин кабинета приоткрыл глаза. Несколько мгновений