Читать книгу - "Последний человек в Европе - Деннис Гловер"

интернационализм, аэропланы, сталь, бетон, гигиена; с другой – война, националистические страсти, религия, монархия, крестьяне, профессора древнегреческого, поэты, лошади. История в понимании Уэллса – это победа за победой, которые ученый одерживает над романтиком». Так говорит Оруэлл.

Им оставалось только сидеть и слушать.

Уэллс перелистнул пару страниц и продолжил, а его голос – тембром напоминающий оруэлловский, но в произношении далеко не столь утонченный, – становился все презрительнее.

– «Многое из того, во что верил и ради чего трудился Уэллс, материально осуществлено в нацистской Германии. Там порядок, планирование, наука, поощряемая государством, сталь, бетон, аэропланы – и все это поставлено на службу идеям, подобающим каменному веку. Наука сражается на стороне предрассудка. Но Уэллс, само собой, не может этого принять». Так говорит Оруэлл.

Уэллс перелистнул. Все сидели, не смея шевельнуться.

– «Но дело в том, что как раз целенаправленная сосредоточенность и одностороннее воображение, которые придавали ему вид вдохновенного пророка в эдвардианский век, превращают его теперь в мелкого мыслителя, отставшего от времени». И это – Оруэлл.

– Я написал и хорошее…

Уэллс не обратил никакого внимания и снова перелистнул, после чего встал, чтобы зачитать финал.

– «А Уэллс слишком благоразумен, чтобы постичь современный мир. Серия романов о нижнем слое среднего класса – они его высшее достижение – прекратилась с началом той первой войны и уже не была возобновлена…» – Уэллс швырнул журнал на стол и закончил, словно по памяти: – «…а с 1920 года Уэллс растрачивает свой талант, сражая бумажных драконов»[59]. Так говорит чертов мистер Джордж Оруэлл!

Все сидели в молчании целую минуту.

– Ну, Оруэлл, есть что добавить? Вот же наглость – приглашать к себе человека после того, как понаписал о нем такое?

– Вообще-то, ты приглашен до того, как я написал, – ответил он. – Ты сам дал мне книгу и спросил мое мнение. Так или иначе, а надо писать, что думаешь, и личные чувства роли не играют. Я точно не намеревался оскорбить…

– Возможно, и не намеревался, Оруэлл, но оскорбил. Очевидно, дипломатия – не твоя сильная сторона.

– Прости, Эйч Джи, но я по-прежнему верю в каждое слово. Никто не любит твое творчество больше меня…

– Но, видимо, далеко не все творчество. – Уэллс взглянул на роман и ручку и отодвинул их еще дальше.

– Нет-нет. Он вечно перечитывает твои книги, Эйч Джи, – сказала Айлин. – Иногда кажется, будто я замужем за школьником – он то и дело витает в других мирах. Обычно его трудно спустить с небес на землю.

– По-моему, очевидно, что мир науки и прогресса, который ты предсказывал, оказался не таким, как мы надеялись, – сказал Оруэлл.

– Вздор, Оруэлл. Сейчас люди живут несравнимо лучше.

– Правда? А ты не заметил воронки от бомб, когда шел к нам сегодня вечером? Благодаря изобретению аэроплана половина Лондона лежит в руинах.

– Как я и предсказывал в «Облике грядущего». Ты же сам смотрел фильм! Вот и не зови меня наивным. Я этого не потерплю.

– Угадал ты только наполовину, Эйч Джи. Но наука стоит на службе тирании, а не демократии. Свобода не победит по умолчанию. Ты же был в России, встречал Ленина и Сталина. Кому знать, как не тебе.

– Да, и я обоих счел опасными дураками. Разум все равно одержит верх, Оруэлл. Его нужно отстаивать. А ты – пораженец. Пораженец!

– Не надо так, Эйч Джи, – вклинился Эмпсон. – Человек все-таки в Испании воевал.

– Вместе с Айлин, – прибавила Инес.

– И прикончил немало фашистов, как я читал, – сказал Эмпсон. – И коммунистов – не меньше.

– Это правда. Я лично видела его в окопах, – сказала Айлин. – И нюхала. Жуткое дело.

Уэллс чуть расслабился.

– Ну хорошо, я приношу извинения. Но ответь мне, Оруэлл, как выглядит твое будущее? Видимо, рано или поздно мы о нем услышим. Какая у тебя утопия?

Утопия. В детстве его завораживала эта мысль – в основном благодаря тому же Уэллсу. Человечество начинает заново, творит новый мир, свободный от человеческих грехов, надежда торжествует над человеческой глупостью. Как и всякий грамотный ребенок своего поколения, он вынашивал тайную мечту самому написать такую книгу, но скоро ее инфантильность стала очевидной – и он оставил эту мысль вместе с короткими штанишками. И с тех пор не вспоминал. Его дело – угрюмость, а не светлый оптимизм.

– Утопии не будет, – сказал он Уэллсу. – Будущее будет точно такое же, как настоящее, разве что в большем масштабе. Если только…

– В чем? В чем как настоящее?

– Беднота, очереди за едой, бесконечные войны, культ личности, разбавленное пиво и пластмассовое мясо.

– Но почему? Все это только последствия войны. Это временно. Дальше человечество будет двигаться вверх.

– Потому что людьми правят чувства, а не разум. Всемирное государство под управлением мудрецов… Это невозможно! Но если…

– Но в чем нами правят чувства? Почему мы не можем измениться? Сам взгляни на прогресс человечества.

– Слушай, Эйч Джи, я и пытаюсь ответить, но каждый раз, как я начинаю объяснять в чем, ты спрашиваешь «почему», а когда я объясняю почему, ты спрашиваешь «в чем». Я вижу это так: прогресс – это очередной чертов обман, – Оруэлл помолчал. – Раньше было лучше. Бесконечно лучше.

Эмпсон рыгнул и заговорил.

– Да брось, Эйч Джи, не дуйся. Он в чем-то прав. Я и сам в Китае насмотрелся. Сплошная кровавая резня: с одной стороны – коммунисты, с другой – японские милитаристы, все заявляют, что модернизировали страну. А на выходе – руины. Я и статью Джорджа читал.

– Да ее, похоже, читал весь Лондон.

– И Джордж правда говорил о тебе хорошее. Но это ты вслух не прочел.

Эмпсон взял «Хорайзон» Уэллса и пролистнул.

– «До 1914 года…» – Эмпсон снова рыгнул. – «До 1914 года Уэллс был истинным пророком. Что касается материальных подробностей, его предвидение сбылось с удивительной точностью». Уж куда великодушнее, – Эмпсон перевернул несколько страниц. – Да, а вот еще. «Всякий разумный человек и прежде в основном соглашался с идеями Уэллса; но, на беду, власть не принадлежит разумным людям, и сами они слишком часто не выказывают готовности приносить себя в жертву». – Эмпсон отложил журнал. – Вот видишь, он говорит, что не в тебе дело, Эйч Джи: это мы все ущербные. Особенно политики.

Уэллс театрально капитулировал. Потянулся через стол, взял книгу с ручкой и подписал.

– Вот, Оруэлл. «Спящий пробуждается», экземпляр с автографом.

– И вообще, Джорджу надо делать скидку, – продолжал Эмпсон. – Он итонец, а их с детства приучают говорить прямо. Они это не со зла. Правда, Джордж?

– Что ж, пожалуй, на бумаге у меня не самые лучшие манеры.

– Вот-вот. Ты бы видел, что он написал об Одене и