Читать книгу - "Свента - Максим Александрович Осипов"

Л.Н. Толстой

1.

Ночью ГП, заведующему кафедрой древних языков и культур, во всех подробностях даже не приснился – явился, привиделся – ад. Не чей-нибудь, не дантовский, не толстовский (белый, красный, квадратный), не деревенская баня с пауками, но личный ад, его собственный – тот, куда ему в недалеком будущем предстоит попасть. Ад был устроен так просто, что создавал убедительное ощущение подлинности, абсолютной правды: голое сознание, заточённое в себе самом навсегда. Совершенная тишина и тьма – никакие звуки и ощущения не проникнут сюда. Можно взывать, кричать – про себя, нет ни легких, ни рта – никто тебя не услышит. И длиться это будет без конца, без смен дня и ночи, без перерыва на сон, без возможности отключить это самое сознание, вымолить пускай не избавление, но хотя бы короткую передышку. Вспоминай, сочиняй, мучь себя, тебе отсюда не выбраться. Жив ли ты или мертв? – думай, что хочешь, не имеет значения. Ничего вообще не имеет значения. Тебя нет, и ты есть – навсегда. Полное уничтожение, небытие кажется в таких обстоятельствах милостью, благом, недостижимым. Муку эту вытерпеть невозможно даже в течение нескольких минут, а суждено терпеть – вечность.

– Пожалуйста, только не это! – он мотал головой, вставал, пил воду, ложился, закрывал глаза – ад его никуда не девался, был тут как тут.

Он помнит: в юности приходилось переживать приступы страха – меня не будет! – испарина, учащенное сердцебиение. Сегодня было другое. Сегодня произошло как раз осознание того, что будет. Будущее никогда еще не представало перед ним в столь ясном и страшном виде.

Утром рассказал жене. Старался говорить как о незначительном происшествии, пустяке – приснится же! – не получилось. Слишком реален был образ, увиденный им.

Жена сказала:

– У китайцев, кажется, есть похожая пытка. Эти сволочи уже додумались до чего-то такого. – Она не любила китайцев.

Жена его, некогда красавица, была недоброй, но развитой и наблюдательной – из тех женщин, которые и сами себя считают умными и на самом деле довольно умны.

Законный вопрос – за что? Наказание должно быть как-то соразмерно вине. Он, между прочим, ни разу в жизни человека по лицу не ударил, жил не то чтобы праведно (кто без греха?), но правильно – в широком смысле, не только в отношении вредных привычек, не говоря о пороках. Талантов в землю не зарывал – их, возможно, и не было особенно выдающихся, но он свою жизнь выстроил, как красивое здание, по камешку: это ведь тоже талант – выстраивать жизнь. Руководит кафедрой, по сути, создал ее, заботится о сотрудниках, о самых незначительных секретаршах, ни с ними, ни со студентками никогда не вступал в связь. Не про… – грубости он не любил, даже наедине с собой – не профукал, не разбазарил жизнь, как многие, с кем начинал. Так за что же, за что?

– За что ад или за что сон? – переспросила жена. – Ада не существует, а сон… За Сережу, наверное. Ладно, подумаешь – сон. Закажем на ужин утку по-португальски?

Странно, она вспомнила про Сережу. Притом что сама принесла тогда новость про ЕСПЧ. Он, Ночью ГП, всегда радовался научным успехам Сережи. На прощание хорошее письмо ему написал (“Поверьте, нам будет Вас не хватать”). И, вероятно, спас от существенных неприятностей: каких бы этот Аякс еще дров наломал. Сережа все понял, бесшумно уехал в Эстонию. Тарту, Пярну, провинция у моря, нет лучше места пересидеть неспокойные времена. Так что Сережа тут ни при чем.

Наполовину видение, наполовину сон – то же, что накануне, повторилось и в следующую ночь, и потом опять и опять. И даже в те дни и месяцы, когда ад ему не является, он ощущает его как реальность, которая уже не отпустит, которая навсегда.

2.

Нам, работающим под началом Ночью ГП, больно смотреть на то, как разрушается кафедра – другой такой нет ни в Москве, ни, насколько мы знаем, где бы то ни было, – как из сверхценности (слово самого ГП) она превращается в одно из подразделений высшей школы, системы высшего и последипломного образования, вполне заурядное. Внешне в последние годы мало что поменялось: сократили пару-тройку сотрудников (из более чем восьмидесяти), отчислили нескольких студентов – не худших, не лучших, но самых шустрых, и что-то сломалось, и, видимо, невозвратно, хотя сразу и не скажешь, что.

Сам же ГП и теперь, в свои семьдесят пять, производит изумительное впечатление. Он поседел и слегка располнел, но голос, как прежде, красивый, широчайшая эрудиция, без нажима, без намерения подавить – разве что удивить, а на известных, широко растиражированных фотографиях полувековой давности с поэтом-лауреатом и юной женой-красавицей – не оторвать глаз: прямо Жан-Луи Трентиньян (“Конформист”, “Мужчина и женщина”) – огромного мужского обаяния артист. Собственно, от поэта-лауреата он и усвоил эту манеру держаться: как бы и с нами и не совсем – в ином, недоступном для нас измерении, чуть сбоку, где-то вверху. Взглянуть рассеянно на портрет члена Политбюро: “Кто это, подскажите, похожий на Уильяма Блейка?” – искусству задавать подобные вопросы он мечтал научиться с юности и научился. Со временем, правда, умение это поистрепалось, и он начал вставлять в свою речь старомодные обороты, стал больше соответствовать классическим представлениям об ученом-гуманитарии. Настоящей удали (как сейчас говорят, крутизны) в отличие, например, от поэта-лауреата, в ГП не было, и он знал, что ей научиться нельзя, – не беда. Зато всегда помогал окружающим, многим из нас, в делах повседневных, практических: найти подработку, хорошего стоматолога и т. п., и вполне простодушно – люди такое чувствуют. Никакой пошлости, никаких вам “Кафедра – большая семья”: семья семьей, а кафедра кафедрой. Кстати сказать, у нас работают люди, сделавшие в гуманитарной науке много больше ГП: тот же Сережа, специалист по античной трагедии, преподавал у нас до недавних пор древнегреческий, чем не мировая величина? О себе ГП говорит, что он администратор par excellence, не стал писать докторскую (опять же, к чести его, при его-то возможностях), остался простым кандидатом наук. Предмет интересов ГП – поздневизантийские литературные памятники.

Сережа смеялся:

– Византийцу только и заведовать кафедрой.

Околонаучные их перепалки носили характер скорее шутливый. Сережа – стареющий мальчик, полуседой, младше ГП на семнадцать лет – представлял античность, Древнюю Грецию, ГП – Византию. ГП защищался, Сережа на него нападал:

– Живая культура, которая себя создает на живом языке, изобретает в каждый момент что-то новое, против вашей классификации, систематизации, мертвечины вместо свежих идей. Только и можете – переписывать, охранять, консервировать.

ГП улыбается:

– Кто бы узнал про